короля Жозефа. Маршал Ланн представил меня Наполеону, который принял меня благожелательно и сказал, что скоро я получу награду за моё поведение в Агреде. В Мадриде мы застали господина Гёэнёка. Он носил все знаки отличия полковника — этот чин ему пожаловал император, когда получил из его рук донесение о сражении при Туделе, окрашенное моей кровью. Гёэнёк был славным малым, он подошёл ко мне и сказал: «Вы подвергались опасности и были ранены, а я получил новое звание; но я надеюсь, что ваше повышение не заставит себя ждать». Я тоже надеялся на это, но, признаться, немного досадовал на маршала за то, что он заставил меня пойти через Агреду. Но надо было подчиниться судьбе.

В Мадриде маршал Ланн поселился во дворце, который раньше занимал Мюрат. Я опять встретился с моим добрым советником Эрнандесом — узнав о моём приезде, он предложил мне остановиться у него. Я принял это приглашение с признательностью, тем более что рана моя воспалилась и мне нужен был уход. Мой хозяин предоставил мне его, и я уже начал выздоравливать, когда в середине зимы новые события заставили меня вернуться к активным действиям.

Мы находились в Мадриде уже около недели, когда 21 декабря император узнал, что Португальская армия[65] осмелилась выступить, идёт на столицу Испании и находится от неё в нескольких днях марша. Он тут же приказал трубить общий сбор, выступил из города во главе своей гвардии и нескольких армейских корпусов и направился в сторону Вальядолида, куда прибывали англичане под командованием генерала Мура. Маршал Ланн уже поправился и должен был следовать за императором не в карете, а верхом. Он предложил мне остаться в Мадриде, чтобы залечить мою рану, но два соображения не позволяли мне этого сделать: прежде всего я хотел участвовать в битве с англичанами; во-вторых, я знал, что император почти никогда не даёт повышений отсутствующим, а я хотел получить звание начальника эскадрона, как мне это было обещано. Я стал готовиться к отъезду.

Мне мешало только одно: из-за раны я не мог надеть ни шляпу, ни меховую шапку. Моя голова была обвязана белыми платками, и для штабного офицера, который постоянно должен сопровождать императорский штаб, вид был далеко не военный! Я терзался этой мыслью, когда вдруг мой взгляд упал на гвардейца-мамлюка, на голове которого красовался тюрбан с красным верхом. У меня была фуражка такого же цвета, расшитая золотом. Я обмотал и пришил вокруг неё красивый платок, так что получился тюрбан, который я и водрузил себе на голову поверх бинтов и компрессов, закрывающих мою рану.

Мы вышли из Мадрида вечером, чтобы заночевать у подножия гор Гвадаррамы, которые император собирался переходить на другой день. Было очень холодно, на дороге был гололёд, и войска, особенно кавалерия, шли с трудом. Во время этого ночного перехода маршал часто посылал офицеров убедиться, что с колоннами всё в порядке. Понимая, что я ещё болен, он освободил меня от таких поручений.

Когда все мои товарищи были в разъезде с поручениями и при маршале остались только N и я, N сделал знак, что хочет мне что-то сказать, а затем достал бутылку вишнёвки. Я поблагодарил, по отказался. Тогда N приложил бутылку к губам и всю её выпил прямо из горлышка меньше чем за четверть часа! Вдруг он скатился на землю, как подкошенный. Маршал не смог сдержать своего возмущения, но N ему ответил: «Я не виноват — седло оледенело, и я соскользнул!» Маршал оценил ответ и, хотя сердился, не мог сдержать смех. Затем сказал мне: «Пусть его бросят в какой-нибудь фургон». Я исполнил приказ, и наш друг уснул на мешках с рисом, посреди окороков и кастрюль.

К подножию Гвадаррамы мы подошли ночью. Там мы нашли только очень бедную деревню, где и расположились как смогли на ночлег. Холод разбередил мою рану, и я очень страдал. На рассвете армия уже собиралась тронуться в путь, когда батальоны авангарда, уже ушедшие в горы, вернулись и предупредили императора и маршала, что ужасная буря мешает дальнейшему продвижению. Снег ослеплял людей и лошадей. Ветер был такой силы, что снёс нескольких человек в пропасть. Любого другого это сообщение остановило бы. Но Наполеон любой ценой хотел встретиться с англичанами. Он поговорил с солдатами и приказал им держать друг друга под руки, чтобы их не унесло ветром. Кавалерия должна была спешиться и идти в таком же порядке. Чтобы подать пример, император разбил штаб на группы, встал между Ланном и Дюроком, а мы встали рядом, сцепив руки. Затем Наполеон сам подал сигнал, и колонна двинулась вперёд и поднялась на гору, несмотря на ветер, который толкал нас назад, бил в лицо, а гололёд заставлял спотыкаться на каждом шагу. Все эти четыре убийственных часа, которые длился подъём, я ужасно страдал.

На середине подъёма маршалы и генералы, у которых на ногах были ботфорты для верховой езды, не могли идти дальше. Наполеон сел верхом на пушку, маршалы и генералы поступили так же. Мы продолжали путь таким странным образом и наконец достигли монастыря на вершине горы. Император остановился там, чтобы собрать армию. Нашлись вино и дрова, которые отдали солдатам. Холод был ужасный, все дрожали. Через несколько часов снова пустились в путь. Спуск был тоже очень трудным, но всё же не таким, как подъём. К ночи мы спустились на небольшую равнину, где находился большой посёлок Сен-Рафаэль и несколько деревень, в которых мы нашли продовольствие, вино и кров. Моя рана, которая начала уже затягиваться при отъезде из Мадрида, снова открылась. Тюрбан прикрывал мне голову только сверху, снег попадал на шею и затылок, таял и стекал по телу. Я был весь мокрый, а наши экипажи ещё не пришли. Я провёл жестокую ночь.

В следующие дни армия продолжала марш на Эспинар, Вильякастин, Аревало и Медина-дель-Кампо. Чем дальше мы отходили от Гвадаррамы, тем становилось теплее. Вскоре изморозь сменилась дождями, дороги превратились в грязное месиво. Реку Дуэро мы перешли в Тордесильясе, где увидели наконец отставших солдат английской армии, которая бежала при нашем приближении к порту Ла-Корунья. Император хотел догнать её, прежде чем она успеет сесть на корабли. Он подгонял войска, заставляя их делать 10–12 лье в день, несмотря на плохую погоду и ужасные дороги. Эта поспешность привела к поражению, которое для Наполеона было тем более чувствительным, что испытала его одна из частей его гвардии. Вот как это произошло.

Армия ночевала в Вильяпандо, когда император, в ярости, что