Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Шесть конфет дай, ты, Москва. В кармане посмотри.
Они исчезли за углом дома.
— Во туземец настырный, — засмеялся Женя.
— Не пропадет, — сказал Капитан. — Обаятельный очень.
Тут он снова появился и опять пристал со своими конфетами. Но пришел старик и шуганул мальчишку. Он поставил на скамейку три темные бутылки. Пробки были прикручены к бутылкам проволочками.
Девочка вынесла стаканы. Они наливали кумыс, он шипел, пенился, был не похож на молоко, а скорее — на лимонад, только белый, как разбавленное молоко.
— Вкусно как! — Юлька даже глаза закрыла от наслаждения.
Вика тоже пила и охала.
Адмирал выпил два стакана, и старик принес еще бутылку и отдал в руки Адмиралу: главный должен получать самое большое удовольствие.
— Неужели у тебя хватит совести самому все слопать и нашим не отнести? — спросил Капитан.
— Совести? Да как тебе сказать? — Адмирал долгим задумчивым взглядом смотрел на бутылку. — Ладно, возьмем с собой. Пусть знают мою доброту.
Старик сидел с ними рядом, смотрел, как они пьют, молчал, щурил свои узкие глаза. Сказал задумчиво:
— Кумыс — здоровье. Лев Толстой пил в наших местах кумыс, лечился. Говорят так. Может, неправда? Но наверно, правда. Такие большие книги без кумыса не напишет никто. Чехов Антон Павлович тоже здесь был, лечился на кумысе. От него сила, дыхание хорошее. Видишь, какая трава? — Старик говорил только с Адмиралом. — От сильной травы — сильные лошади. От сильных лошадей — сильный
кумыс. А мы его в подвале выдерживаем, специально готовим. Не думай, что просто, — знать надо. Кому кумысную передам? Молодежь в нефтяники уходит, в инженеры, в артистки еще. — Он погрозил коричневым пальцем девчонке, которая выглянула из окна, где стояли в горшках красные герани. — Надо выдумать — артистка!
Девчонка засмеялась и спряталась за занавеску.
— А мальчик? — спросил Андрей. — Который верхом?
— Мальчик? Верхом? Не знаю. — Старик впервые повернул свое коричневое лицо к Андрею. Глаза не были черными, они были коричневыми, просвечивались солнцем. — Это не мальчик — это Фатьма, моя внучка. Очень умная внучка. Только в артистки зачем собралась?
За занавеской снова раздался смех. Фатьма, которая умеет ездить верхом, которую слушается табун прекрасных лошадей, Фатьма, которой не больше семи лет, смеялась там, в доме.
— Еще нескоро, — успокоил старика Адмирал, — еще передумает Фатьма. Вот как у вас здесь хорошо, просторно, красиво…
Старик кивал, но смотрел несогласными узкими темными глазами.
Адмирал поднялся, все собрались идти.
— Фатьма, до свидания! — сказал Андрей.
Она вышла проводить их, держала за руку маленького мальчишку с голым пузом. Он помахал им рукой очень приветливо, но все-таки сказал:
— Принеси шесть конфет.
— Ладно, — серьезно пообещал Капитан, — принесем.
Пришел последний день.
Поздно вечером они должны были сесть в поезд. Они немного выбились из графика, и теперь им приходилось спешить. И как всегда, когда приходилось спешить, нервы были напряжены.
И это напряжение, как любое напряжение, искало разрядки. И все старались снять напряжение, чтобы разрядки не допустить. Потому что кто ее знает, эту разрядку, какой она будет. Это дело непредсказуемое.
На привале Инна готовила обед. И все получалось не так, как надо. Дрова горели плохо, дымили сильно, и неизвестно, с какой стороны к ним лучше подойти. Ни разу костер не дымил так сильно. Вода никак не закипала, казалось, что все это назло. «Когда очень надо, чтобы вода кипела быстрее, она вообще не хочет кипеть — это закон, его знают все кастрюли и чайники в мире», — так думала Инна, стараясь себя хоть немного подбодрить. Она даже отошла на другой конец полянки, делая вид, что вода в ведре ее совершенно не интересует. Но и этот проверенный способ не действовал: вода не закипала. А Инна понимала, что все ждут. Не подают виду, ищут себе занятия, чтобы не висеть над душой, но все равно ждут и нервничают — и хотят есть. От этого она сама нервничала, и вода не закипала, и половник валился из рук.
Женя сам не знал, почему он в этот момент оказался рядом с костром. Нечего ему было там делать, и понимал он, что не нужно сейчас попадаться на глаза Инне. Помочь он ничем не мог, да и не любят такие люди, как Инна, чтобы им помогали. В общем, какая-то злая и глупая сила привела Женю к костру.
— Не кипит? — невинно задал он вопрос.
И Инна треснула Женю половником по спине. От души треснула, не шутя. Жене показалось, что звон пошел на всю поляну. И все видели. Но — никакой реакции. Даже самые маленькие сделали вид, что ничего не произошло. А взрослые продолжали возиться со своими делами. Как ни в чем не бывало. Только Юля метнулась в ту сторону — надо было срочно спасать пострадавшего Женю. Но Андрей успел ее схватить за руку, отвел в сторону:
— Не надо, Юлька, подбрасывать дрова в костер, который и так горит ярким пламенем.
Очень нужные слова. Откуда они взялись? Кажется, так говорит Капитан, когда дома возникает какой-нибудь конфликт. А может, еще где-то слышал это Андрей. Или сам придумал. Дело было не в словах, а в правде, которая заключалась в них. Не распаляй ссору, не ввязывайся, когда без тебя все обойдется легче и быстрее. Юлька сначала не поняла:
— Он же именно не горит, костер-то.
Но туда не побежала, села, обхватила коленки руками, задумалась. Дойдет до нее все, что нужно. Если не сейчас, то потом.
Все вели себя так, как будто ничего не произошло. Не пошутил никто, не возмутился, не засмеялся. Такт — это как музыкальный слух. Есть слух, и мелодия звучит правильно, а объяснять ничего не нужно.
Женя почесал спину и отошел от костра.
А у Инны вдруг все стало получаться. Как будто огонь, вода, дрова только и ждали вот этого идиотского поступка — удара половником. Костер горел почти без дыма, слезы у Инны высохли, вермишель сварилась мгновенно. А пока она варилась, Женя в стороне — в стороне! — открывал банки с тушенкой.
После обеда они опять спешили, байдарки неслись вперед, приходилось налегать на весла изо всех сил. Адмирал поглядывал на часы и кричал:
— Нажмем! Успеваем! Нам есть куда спешить!
И они успели. Разбирали байдарки четко, быстро. Стрингеры — в длинный мешок, обшивку — в широкий. Кильсон, весла — в длинный, шпангоуты — в
