на фоне сухих холмов. Но взгляду Чжу открывался мир, потерявший все краски и все великолепие, стоит только опустить глаза от темных облаков, кипевших под Небесами. Флаги, трепещущие на стенах, были не лазурные, как помнилось Чжу по битвам, а оттенка лесного озера в сумерках, словно ночь сгустилась над Великой Юанью. Стены действительно оказались золотые, и здания в позолоте, и дворы вымощены чистейшим мрамором… но ничего не сияло. Когда Чжу коснулась балюстрады, которая некогда была белоснежной, на пальцах осталась сажа. Грязь войны ложится патиной на все, к чему прикоснется. Ван Баосян, явившийся из тени, чтобы отнять у нее трон, не покончил с Великой Юанью. Он ее продолжил. Мир, погребенный в золе собственного разрушения.

А ведь все могло обернуться иначе, горестно подумала Чжу. Останься Оюан на ее стороне, сумей он преодолеть ненависть к себе и поверить в нее, довериться ей, он мог бы выжить. Вместе они создали бы новый мир вместо этого, в котором свет превратился во тьму, а боль — в бесконечную муку.

Рабы трусили вперед, повесив головы. Волосы Чжу были распущены, платье некрашеной ткани изорвано и в пятнах, деревянная рука висела на поясе. Чжу знала, что в этом темном печальном городе выглядит обычно — как еще одна сломленная женщина из павшего Наньчана. Еще одна женщина с застывшей маской горя и боли на лице, изнасилованная воинами Чэня Юляна, искалеченная ради насмешки над его одноруким соперником Чжу Юаньчжаном, а затем проданная в рабство. Чжу даже притворяться не пришлось, чтобы войти в образ. Она просто перестала скрывать свою настоящую боль. Обнажила собственную утрату во всем ее ужасе и увидела, что другие рабы отшатываются от этого с еще большей враждебностью, чем даже от увечья. И немудрено. Прикасаясь к чужой боли, рискуешь сам ощутить ее, если только ненависть не поможет разорвать возникшую связь. А главное желание большинства людей — избегнуть боли. Конечно, им проще ненавидеть.

Когда рабы плелись вслед за надсмотрщиком по высоким, залитым голубой тенью переходам Дворцового Города, до Чжу доносились далекие крики. Надсмотрщик тут же рявкнул:

— Ниц!

Рабы неуверенно толпились, и тогда он схватил первую женщину в ряду, пнул по ноге так, что та с криком упала на одно колено, и пригнул ее голову к земле сильной рукой.

— Жить надоело? Нет? Тогда падайте ниц, когда приближается Великий Хан!

Его тон не допускал возражений. Остальные поспешно попадали на холодный белый песок коридора. Когда гомон достиг пика, мимо промчался высокий паланкин, но Чжу не было видно ничего, кроме множества бегущих ног. Прямо сороконожка.

К тому моменту, когда рабы поднялись и снова построились вереницей, паланкин добрался до большой площади за аркой в конце перехода. И приостановился у подножия лестницы, ведущей в громадный зал с колоннами и крышей, изукрашенной драгоценными камнями. Издалека был едва виден человек, сошедший на ступени. В отличие от своих предшественников, он носил черное. Золотые драконы на шелке — знаки его титула — переливались ночными созвездиями.

Чжу, затаив дыхание, созерцала Вана Баосяна, Великого Хана. Она не испытывала ни гнева, ни ненависти. Всего лишь узнавание: вот человек, владеющий тем, о чем она мечтала.

Человек, вставший между ней и ее мечтой.

Он сделал шаг — и тут же затерялся в толпе евнухов, придворных и стражников.

— Я не могу дать тебе войско, — сказал ей тогда белый призрак, оказавшийся Госпожой Ки. — Но, если ты готова на все, как утверждаешь, я открою тебе обходной путь к победе. На данный момент Ван Баосян — единственный во всем Ханбалыке, кто обладает Небесным Мандатом. С прежним Великим Ханом дело обстояло так же, но это не правило, а скорее исключение. Обычно перед тем, как взойти на престол, Великий Хан устанавливает линию преемственности, выбирая законного наследника, у которого также есть Мандат. Однако, если случится так, что Великий Хан умрет, не оставив признанного преемника, министры и полководцы, без сомнения, примут в качестве замены любого человека, отмеченного Небесами. Особенно когда за ним стоит армия.

Госпожа Ки разглядывала коленопреклоненную Чжу.

— Сыном Небес всегда становился мужчина. Нарушить обычай — все равно что попрать порядок, на котором держится Вселенная. Но, возможно, есть логика в том, что Великая Юань падет от руки того, кто заодно разрушит и мир, где она существовала. Новому правителю — новый мир. К старому я привязанности не питаю, в нем не нашлось места для моего сына, казненного собственным отцом. Тот счел его недостойным наследовать царство.

Ветер пробежался по саду, встряхнул ветви ив. Снежные облачка медленно и беззвучно оседали в сугробы.

— Ты не мужчина, Чжу Юаньчжан. Отмечена ли ты вопреки этому Небесами?

Сквозь боль и горе Чжу дотянулась до собственной неуничтожимой сути и сказала, вспомнив яростный момент, когда она стала собой, хозяйкой собственной жизни и судьбы:

— Отмечена.

— Тогда я помогу тебе проникнуть во дворец. Убей Вана Баосяна, встань и провозгласи себя императором, завоюй трон изнутри.

Через просторный двор Чжу наблюдала, как золотая искра, окруженная темным гало сопровождающих, восходит по ступеням. Убийства и предательства породили великое множество призраков, дремлющих в холодной тени лабиринтов власти. Но есть веская причина, почему среди этих призраков почти не встречается правящих правителей.

Великий Хан, возможно, единственный, кто стоит в центре мира. Однако в одиночестве он ни на миг не остается.

* * *

В Дворцовом Городе рабы занимались работой, о которую не захочет марать руки даже последняя из служанок. Их под надзором водили по разным резиденциям, где они выливали ночные горшки в корзины, а затем тащили эти корзины на шестах через плечо за стены Дворцового Города, к повозкам с нечистотами. Вроде не так и тяжело, думала Чжу. В свое время бывало и похуже — чистка монастырского нужника свежа в памяти даже столько лет спустя. К тому же рабы в своей прошлой, свободной, жизни наверняка не с золота ели. Нет, истинная пытка для невольника — знать, что не осталось ничего, кроме работы, и что пахать он будет, пока не сломается, да и тогда никто о нем не пожалеет — цена рабу полушка.

Как вскоре сообразила Чжу, дворцовые слуги рабов не замечают. Были там служанки низшего ранга, которые стирали белье и таскали корзины с углем. Были кухарки и белошвейки, которые толпами гнули спину над вышивкой. Были главные над служанками, фрейлины, управляющие и евнухи, которые встречались повсюду, от носильщиков паланкинов до помощников императорских врачевателей. Сюда, кажется, съехались люди со всех уголков империи, говорящие на всех языках, которые