class="p1">— Кто же откажется от предложения получить что-то за просто так? Вы явились, рассчитывая на мое согласие. И верно, я бы стал вашим союзником, будь положение таким, каким оно видится вам. Но, полагаю, ваш штаб расположен далековато от Даду, новости туда доходят медленно.

В Сондо, укрытом густым снегопадом, стояла неестественная тишь, словно чем дальше на север, тем больше пустоты и пространства между вещами. Чжу накрыло резкое, до головокружения, ощущение простора, будто она зашла слишком далеко от дома и потеряла всякое чувство направления. А может, этот простор был внутри нее, потому что, когда Конмин поднялся с трона и сошел по ступенькам, чтобы рассмотреть ее хорошенько, голос короля, казалось, доносится из немыслимой дали.

— Вот я тебя и разгадал. Все-таки ты не евнух, а просто страшненькая девчонка, помешавшаяся на мечтах о величии. Подумать только, как далеко ты смогла зайти! Но даже будь ты способна править, трона Великой Юани тебе уже не видать. Ты опоздала. Даду пал неделю назад. Игра кончена, — подытожил король. — Победитель определен.

* * *

На дворцовый сад опускались вместе тьма и снег. Тусклая тишина давила Чжу на уши. Тяжелые складки платья истекали багрянцем в полумраке. Она, одинокий светлячок, стояла коленями на снегу, под низким ночным небом далекой страны, которой некогда мечтала править. Темнота ласково вслушалась в нее и поглотила целиком.

Оюан мертв. Великий Хан мертв. Мадам Чжан — новая императрица. А у того, кто бродит на ощупь во тьме, в тени, накрывшей все… у него раньше было имя. Имя, которое отныне нельзя произносить под страхом смерти, поскольку его обладатель стал Великим Ханом. Но Чжу все равно подумала: Ван Баосян.

Принц Хэнани. Не тот, которого любил Оюан, а его младший брат. У Чжу сохранилось о нем смутное воспоминание с того дня, когда она рассматривала свиту Принца Хэнани с монастырской крыши. Ученый среди воинов. Но тогда в нем еще не клубилась чернота. Чжу вспомнила нескладного юнца в цветистом, как бабочкино крыло, одеянии. Он был еще более низок в глазах общества — еще менее любим своим отцом и братом, — чем презренный евнух. Прошли годы, и именно он пересидел в столице то время, пока шла борьба за трон. Переиграл всех, включая Чжу. Никто не ожидал от него такого.

Великий Хан, может, и сменился, а вот верность Короля Конмина Великой Юани осталась прежней. Он отверг все предложения Чжу объединить силы и вместе ударить по Даду. Ясное дело, если бы ему ничего не грозило, он бы с радостью согласился. Но даже ради собственного народа Конмин не пошел бы на риск потерять жизнь или титул. Чжу, впрочем, ничего иного и не ожидала. Будь он человеком твердого характера, Юань просто не позволила бы ему занять трон Корё.

В одиночку ей не взять Даду. Вану Баосяну подчинялись как центральная армия Юани (или то, что стараниями Оюана от нее осталось), так и войска Мадам Чжан. При умелом руководстве, которого им не хватало в столкновении с Оюаном, эти объединенные силы сумеют защитить Даду. А Чжу теперь не в силах переломить ситуацию в свою пользу. Неоткуда взять союзников. Нечем уравнять силы.

Но не сдаваться же ей. Конмин не прав: Ван Баосян, может, и сел на трон, только еще не победил — покуда у Чжу есть воля и желание драться. Она безрассудно думала, что будет стремится к победе, пока жива. Будет драться даже без надежды на победу. Даже если перспектива сводится к гибели ее войска в безнадежной бойне.

Оюан выступил против Даду с таких же позиций. Но, вопреки всем ожиданиям, преуспел. Сделал все, что задумал. Встретил свою судьбу и свой конец, и это стало оправданием всему, что он пережил: боли, предательствам, жертвам.

Чжу подумала с дрожью решимости: «Я сделаю то же самое».

Она сидела, сжав кулаки на коленях, обтянутых юбкой. И постепенно сквозь завесу снегопада стал проступать какой-то силуэт. В этом мертвом зимнем саду призрак был весьма уместен. Изодранные одежды подметали снег, спутанные волосы вторили цветом вымокшим ветвям плакучих ив. Силуэт проступал все четче, как будто снег редел. И тут Чжу, вздрогнув, поняла: это не снег редеет, а призрак приближается к ней.

В этом меркнущем безмолвном саду единственным живым существом была Чжу; ей казалось, что призрак стоит над ней и наблюдает за ее падением в черные воды, которые вот-вот сомкнутся над головой.

Вот только…

Ноги призрака, обутые в белое, тонули в снегу, а не висели в воздухе. Падающий снег почти мгновенно стирал его следы. А духи следов не оставляют.

Женщина подошла поближе и откинула назад волосы, открыв незнакомое костлявое лицо. Вероятно, когда-то в этих резких линиях читалось надменное изящество, но теперь глазам Чжу предстал череп, обтянутый кожей.

— Чжу Юаньчжан, — проговорила гостья, глядя на нее сверху вниз. — Некогда известный как Сияющий Король, возжелавший ни много ни мало — трона Великой Юани.

В ее голосе звучало такое опустошение, что впору было испугаться. Куда там призракам. Так говорить может лишь человек, который чувствует то же, что Чжу и Оюан. Человек, которого сжигают горе, боль и утрата. Человек, потерявший весь мир и блуждающий во тьме пепельным призраком.

— Великая цель требует не меньшего, а то и большего страдания. Так скажи мне, младшая сестра, на что ты готова, чтобы добиться своего?

И тогда Чжу, стоявшая на коленях посреди призрачного мира, где были только снег, тьма и боль, ощутила дикий прилив надежды. Что угодно, поклялась она. Решение, ведущее к победе, оправдывает любые средства. Я вынесу что угодно.

Женщина прочла ответ в ее глазах.

20

Дворцовый Город, Даду

Голос евнуха-надсмотрщика хлестал без кнута:

— Шевелитесь!

С вереницей рабынь в изорванных одеждах Чжу прошла сквозь арку каменных врат Дворцового Города. Пока ее везли в Даду в числе других рабов, она изумлялась, в какие руины Оюан превратил предместья города. Черные корни вывороченных деревьев сменялись развалинами деревушек и разграбленных домов удовольствия. На полях зеленели свежие весенние побеги вперемешку с неубранным, засохшим прошлогодним урожаем. На такое способен только человек, которому все равно, что после него останется, потому что значение имеет один-единственный момент в грядущем, именно в нем сливаются воедино цель и смерть. В Дворцовом Городе он достиг этого момента.

Монахи странствуют больше, чем прочие люди. Многие из тех, кто гостил в Ухуаньском монастыре или возвращался туда, рассказывали о блеске монгольской столицы. Они описывали город, чьи золотые стены и постройки сияли новизной