все было, как надо, — подумала я. — Только бы все обошлось, и Вася ничего не перепутал. Сейчас позвонят и скажут, что все в порядке. И мне вернут одежду, и я снова стану нормальным человеком, а не заложницей».

Минуты тянулись томительно. Телефон два раза подряд позвонил, и каждый раз это оказывались другие люди…

Наконец раздался звонок. Не знаю, почему, но я сразу догадалась, что это тот самый звонок. Наверное, в минуты опасности у человека усиливается природная интуиция.

Старший вышел из комнаты и говорил по телефону о чем-то несколько минут. Слов я не могла разобрать, потому что дверь была плотно закрыта, а говорил он тихо.

Наконец он вошел. Лицо его было еще каменнее, чем обычно. Он посмотрел на меня исподлобья и проговорил, как будто выплюнул слова:

— Ну, и козел же он.

— Кто? — не поняла я.

— Твой муж, — выплюнул старший, — он не принес денег. Он вообще не пришел. Он сидит дома. Ему позвонили и спросили: «Почему не пришел?», а он ответил: «Нет денег. Чего идти?» Козел.

У меня словно что-то оборвалось внутри. Как будто сердце рухнуло в желудок. Дыхание перехватило. И я заплакала и закричала. Кричала я не словами, а только подвывала. Слезы безудержно катились по моему лицу, и я не успевала вытирать их тыльной стороной ладоней.

«Как же так? — спрашивала я себя. — Неужели он не нашел денег? Неужели не придумал ничего? А как же Шмелев? Или он к нему не обращался?»

Кругом меня были сплошные загадки, а положение мое становилось все более зловещим.

— Не бойся пока, — вдруг сказал мужчина. — Пока что я не дам тебя трогать. Сиди и не плачь. Вечером опять позвоним твоему мужу, и ты сама с ним поговоришь. Объясни ему все.

— У него, наверное, действительно нет денег, — сказала я безнадежно, понимая, что эти слова мне не помогут.

— У него есть деньги, — сказал спокойно мужчина и повернулся ко мне спиной. Он ушел, и появился парень все с той же миской супа, только теперь суп был уже холодный.

— На, кушай, — сказал он и усмехнулся, показав золотые зубы. — Ты тут еще побудешь. Кушай, — он издевался надо мной. Наверное, он догадался, почему я отказалась от супа полчаса назад. Теперь он торжествовал надо мной и не скрывал этого.

«Смири гордыню», — сказала я себе и приняла миску из его рук. Это были те самые руки, которые пригибали меня вчера к столу и заставляли кричать…

Суп оказался харчо, как я и подумала. Он был очень густой, наваристый. Ложка, наверное, стояла бы в кастрюле этого супа. Попросить хлеб я не решилась. Мне вообще не хотелось ни о чем с ними говорить.

«Что же случилось? — лихорадочно думала я. — Неужели Вася ничего не понял? Неужели он не понял, в каком ужасном положении я нахожусь? Разве мало было ему того, что я сказала вчера по телефону, или моих невольных криков, которые он слышал в трубке? Или он обратился в милицию, и там посоветовали не давать денег? Или это посоветовал Шмелев?»

Я терялась в догадках. Ведь, кроме всего прочего, я все же прекрасно понимала, что хотя сто миллионов — огромная сумма, но Вася ее достать может. В наличии такой суммы у него, естественно, нет. Но есть ценности, есть коллекция и икона в крайнем случае. Под них можно было бы взять в долг… Да и вообще, сто миллионов рублей известный антиквар достать может. Пусть с трудом, но может…

Что там случилось? Эта мысль не давала мне даже есть. Я давилась жирным супом, и мои руки дрожали.

Вошел парень, взял пустую тарелку. Я наконец смирилась и, поняв, что, во всяком случае, до вечера мне отсюда не вырваться, попросилась опять в туалет.

— Нет, — сказал парень. — Мы думали, ты тут только до сегодняшнего утра пробудешь… А ты задерживаешься. Сейчас водить в сортир тебя нельзя. Светло, могут с улицы заметить, — он сказал это, потоптался и вышел. Для того, чтобы зайти через минуту.

Я была поражена. В руках он нес ведро. Он поставил его радом с моей кроватью и сказал:

— Вот тебе ведро. Ночью сама выбросишь, — и ушел.

Несколько секунд я сидела над ведром, совершенно оцепеневшая. А потом опять заплакала. Какой ужас, какой позор!

Я не могла воспользоваться этим ведром. Мне не позволяло человеческое достоинство. Я так и сидела, скорчившись на кровати, и терпела до тех пор, пока мне не пришлось убедиться в слабости человеческого достоинства перед человеческой природой…

Как быстро все меняется в жизни человека. Как быстро меняется наше мироощущение. Еще вчера я была замужней благополучной дамой, образованным человеком, а сейчас я — просто голая женщина, которая, содрогаясь от стыда, слезла с железной кровати и раскорячилась над ведром посреди комнаты…

Я проклинала себя за свою фантазию, за то, что могу смотреть на себя со стороны и оценивать…

Я проклинала Васю, который не смог за день и за ночь собрать необходимую сумму…

Наступил вечер, и вошел старший. Он вновь повел меня к телефону. Набрав номер, он сказал:

— Ну, ты, козел! В последний раз даю тебе поговорить с женой. Слушай, — и он отдал мне трубку с таким выражением смуглого лица, словно хотел сказать: «Давай, говори. Говори, кричи, вопи. Спасай себя сама».

И я схватила трубку и стала кричать и вопить.

— Вася, миленький, — кричала я. — Спаси меня! Мне тут страшно, я не могу. Дай им денег, только вытащи меня отсюда. Я тут не могу!

Он молчал в трубку, а я, все больше распаляясь, кричала одно и то же:

— Не могу, не могу, не могу!

Потом трубку у меня отобрал старший и повесил ее.

— Хватит. Иди к себе в комнату, — сказал он. — Ты уже все сказала, что могла.

Я побрела к себе на железную кровать и села на нее, тупо глядя перед собой заплаканными глазами.

Старший вошел ко мне и опять прислонился спиной к двери. Он вновь дал мне сигарету и сказал потом:

— Сейчас ему будут звонить по другому телефону. И тогда он скажет, отдаст ли он деньги за тебя завтра. Теперь ему поставили срок — завтра.

— Почему? — глупо спросила я.

— Правильно, — улыбнулся он, — не надо было ему поблажку давать. Но это я попросил. Мне тебя стало жалко. Пусть он завтра деньги отдаст. Если завтра отдаст, я не дам тебя трогать. Мое слово — закон гор.

— Но я же ничего не успела сказать мужу, — произнесла я, — и он ничего не успел