Он поставив меня в унизительную позу, вошел в меня так, словно зондировал. Я кричала, билась в его руках. Моя рабски согнутая спина с завязанными руками подскакивала и изгибалась… Глаза вылезли из орбит от напряжения, волосы растрепались и упали на лицо.

— Вот так… Вот так, — приговаривал он, сидя на мне. Он даже привстал и уселся на моих подставленных ему и оттопыренных бедрах.

Мужчина подскакивал и брал в руки мои отвисшие и болтающиеся груди. Он мял их и мучил так, что я была уверена в том, что у меня останутся синяки. Потом я получила этому подтверждение.

Мне было не только больно. Самым страшным для меня оказалось мое собственное поведение. Дело в том, что я ужасалась себе, я ужасалась тому, что со мной делают, но вела себя невольно именно так, как ожидали от меня… То есть я хочу сказать, что если с первыми двумя парнями я была скована и находилась как бы в оцепенении, то теперь я неожиданно для себя раскрепостилась.

Меня не оставили равнодушными грубые ласки мужчины. Я сучила широко расставленными ногами, трясла бедрами, стонала… Неожиданно я поймала себя на том, что двигаюсь ему в унисон.

«Какой стыд! Какой ужас! Какой позор и какое несчастье случилось со мной», — думала я, а сама одновременно налезала поглубже на плоть мужчины, болезненно и сладко трепетала всем телом, вертясь на ней…

Это меня поразило. Я не ожидала от своего тела такого подвоха. Не ждала, что оно подведет меня в такой момент.

Очень хотелось остаться гордой и неприступной жертвой. Очень хотелось остаться холодной и презрительной жертвой. Жертвой, которая не может сопротивляться, но внутренне выше своих палачей.

Именно этого и не получилось. Не берусь судить, как произошло бы на моем месте с другими женщинами. Не знаю. Наверное, у каждой это очень индивидуально. Но я оказалась плохой гордячкой. Потому что меня, что называется «проняло». Против моей воли, разумеется.

Скажу даже больше — я стыдилась этого, я презирала и ненавидела себя за это. Я уговаривала себя…

«Как ты можешь, — говорила я себе, содрогаясь от позора. — Тебя грубо оседлал какой-то кавказец. Он терзает тебя, мучит, он мнет твое тело. А ты распласталась под ним и сладострастно стонешь. И двигаешься ему навстречу. Тебе больно, он унизил тебя, а ты еще чувствуешь вожделение. Как не стыдно!»

Но с собой я ничего сделать не могла. Я могла проклинать, могла плакать и рыдать о своем падении, но факт остается фактом… И он не укрылся он внимания мужчины. Когда все закончилось, он слез с меня и вдруг сказал прямо и открыто:

— А может, и не дурак твой муж. Такая сучка ему досталась… Бесстыжая шлюха. Правильно Зураб говорит: все вы — наши подстилки, — он сказал это равнодушно, голосом удовлетворенного самца. И презрительно.

Я лежала, уткнувшись лицом в железные прутья кровати, и не смела пошевелиться. Тогда старший, застегнув одежду, молча вышел из комнаты. Я больше была ему не интересна.

А я осталась опять одна со своим позором и ужасом.

Меня охватил озноб. Наверное, после того, как мною овладели подряд трое мужчин. И они не церемонились со мной. Что, в общем, не удивительно. Удивительным было мое поведение.

Я не покончила с собой, не разбила себе голову о стену. Нет, я лежала на кровати и плакала.

После этого я перестала различать день и ночь. Я уже перестала понимать, сколько времени прошло с того момента, как все это началось. Все слилось в одно сплошное сношение…

Все трое мужчин пользовались мною постоянно. Они входили ко мне по одному и по двое, иногда — все трое сразу. Они делали это в любое время суток — как только кому-то из них приходило это в голову.

Я лежала, почти не вставая, на железной кровати и постоянно дрожала от страха, что вот сейчас они войдут опять. И опять будут иметь меня во всех мыслимых и немыслимых позах и видах.

И они будут делать это грубо, глумясь надо мной. Они будут стоять вокруг и глумиться надо мной, смеяться, плевать в мое трясущееся голое тело. Да-да, они в конце плевали на меня. А я только съеживалась под их плевками. Я не имела возможности вытирать плевки, и они просто засыхали на моей спине, ягодицах, на груди, на лице…

Они извергались во все отверстия моего тела. Рядом с моей кроватью стояло ведро. Оно испускало зловоние, но я перестала это замечать. Я сама стала казаться себе такой же зловонной… Да, я превратилась в сосуд нечистот, куда мужчины, смеясь надо мной, сливали свою похоть. А я принимала это в себя, рабски подставившись и широко раздвинув ноги, и разинув ротик.

Ночью меня вели выливать из моего ведра. Пальто мне больше не давали. Голая, я ковыляла к дощатому туалету и выливала там все. Потом брела обратно, в комнату, где горел свет и где стояла жесткая железная кровать.

Мое тело стало все в красную сеточку оттого, что я сутками лежала под тяжелыми мужчинами голая на этой незастеленной кровати. Прутья впивались в тело, но я этого не замечала. Я работала. Работала тяжело, пыхтя и отдуваясь… Работала бесконечно.

Троих мужчин я почти перестала различать. Знала только, что Зураб больно хлещет ладонью по ягодицам и грудям. Что Ахмед выкручивает соски и заталкивает в горло так глубоко, что перед глазами идут цветные круги. Что старший из них доводит меня до иступления в позе раком…

Со мной почти не разговаривали. Я получала только короткие приказы.

— Становись так, — говорили мне. — На четвереньки… Теперь ложись на спину… Теперь на колени на пол, — и так далее. И эти команды я послушно выполняла, спеша сделать все быстро и угодить, так как знала, что в случае неповиновения меня ждут оплеухи.

Руки мне давно развязали. Я превратилась в безвольную куклу, которая давно забыла о том, что она человек, и превратилась в машину, в животное для удовлетворения необузданной похоти мужчин, безраздельно властвовавших мною.

В те дни я лишилась возможности думать и анализировать. Я потеряла счет не только времени, но и всему на свете. Можно сказать, что я потеряла себя.

Иногда меня оставляли в покое, и тогда я валилась на кровать и лежала, радуясь передышке между унижениями и оскорблениями. Я лежала, тупо уставившись в одну точку, и не думала ни о чем. Только о том, как бы подольше лежать так, чтобы отдохнуть