Живя долго за границей, эти эмигранты представляли себе русский народ времен Александра II, в его душе тогда был еще страх Божий, он чуял над собой опеку начальства, он клал в воскресение в церкви поклоны и верил в Царя. Теперь этим старым эссерам стало ясно, что инородцы Совдепа стремятся изгнать из души русского народа религию, патриотизм, правозаконность и совесть, в своих эгоистических целях отделить свои окраины от ослабленной анархией России. Что вскоре и было достигнуто: Чхеидзе и К0 бросили Совдеп, вернулись к себе домой и образовали Грузинскую и Армянскую республики; Латвия, Эстония, Татары (Казань), Туркестан отпали. Одни лишь большевики никуда не ушли — они предпочли лучшее: забрать всю Россию в свои железные руки; путем повсеместного террора и жестоких казней истребить высший класс и интеллигенцию и на этом кладбище создать царство, где русский мужик стал бы бесправным рабом и солдатом красной армии. Овладев страной, Совет народных комиссаров почуял в этих старых идейных эссерах опасных соперников и преследовал их с большей жестокостью, чем контрреволюционеров.

25 октября 1917 г. (ст. стиля) был взят штурмом Зимний дворец с засевшим там Временным правительством. Большевистские войска двинулись на него вечером с трех сторон: с Дворцовой площади, от Адмиралтейства, а с Невы атаковали миноносцы, пришедшие из Кронштадта. День был морозный, по Неве шел густой лед, и мосты были разведены. Гранатами и пулями обсыпан был весь дворец. Потеряв многих убитыми и ранеными, ночью защитники сдались; дикая толпа, арестовав Временное правительство, бросилась громить залы дворца и, проникнув в подвалы, где хранились большие запасы вина, стала разбивать бочки, напиваясь до омертвения. Пьяная оргия продолжалась до утра.

Керенскому удалось еще до атаки дворца удрать через Финляндию за границу. Большевики объявили Советское правительство во главе с Лениным; тут были Троцкий, Зиновьев, Нахамкес, Свердлов, Калинин, Урицкий. Они устроились в Смольном институте (Смольный институт в полном составе еще летом был перевезен в Новочеркеск на Дон), и с первого же дня был объявлен красный террор для истребления контрреволюционеров. Пошли обыски, аресты, расстрелы, грабежи.

Земли, дома, квартирная обстановка, магазины, оптовые склады и вся вообще недвижимость, исключая двух смен белья и платья, считались достоянием народным. Вклады в банки, в государственные сберегательные кассы и сейфы считались конфискованными. А владельцы золота, драгоценностей и оружия объявлялись государственными преступниками и расстреливались в чрезвычайках. Во время поголовных обысков квартир обыватели трепетали от страха, не нашлось бы где-нибудь в закоулках обломка старой сабли, охотничьего или детского ружья или патронной гильзы. Обезоруженное население было отдано на произвол многочисленным шайкам, которые, заручившись безграмотной бумажкой с печатью (часто подложной), производили набеги и под видом поисков оружия захватывали в квартирах деньги и вещи или объявляли квартиру, а часто и весь дом реквизированным для какого-нибудь «комитета» или учреждения; при этом из целого дома выселялись на улицу жильцы с запрещением брать с собой что-либо из домашних вещей.

Вскоре были аннулированы пенсии, эмеритуры, процентные бумаги. Запасы продуктов, превышавших месячную норму (т. е. 1 пуд муки), считались также под запретом и конфисковывались. Купля и продажа своих собственных вещей строго наказывалась принудительными работами. Рынки и всякие продовольственные лавки были закрыты. Выехать из города строго запрещалось.

Все типографии были конфискованы, и газеты, исключая «Советских известий» и «Правды», были закрыты. За одно слово критики или несочувствия «новому» порядку обыватель рисковал попасть в чрезвычайку. Всюду шныряли многочисленные шпионы коммунистов и предавали неосторожных людей. Словом, обыватель попал в деспотию времен древней Персии и стал голодным и бесправным рабом. Все городские здания, великокняжеские дворцы и частные дома были конфискованы, а владельцы их, не успевшие бежать (в Финляндию или Украину), были арестованы.

Во дворцах поместились различные «комы», в бывших государственных учреждениях, вместо чиновников, были посажены курьеры, писари, сторожа, а начальниками учреждений назначались наиболее отличившиеся крикуны из Совдепа. Начальником петроградской чрезвычайки был Урицкий (впоследствии убитый студентом политехникума Канегиссером, после чего Дворцовую площадь переименовали в «Площадь Урицкого»). Этот дьявольский застенок занял дом градоначальства (Гороховая № 2, угол Адмиралтейского проспекта). Там день и ночь заседал совет из бывших сыщиков и беглых каторжан, и после краткого опроса схваченных «контрреволюционеров» тут же на дворе расстреливали. Обувь и одежда с них предварительно снималась и делилась между экзекуторами. В первое время убийцами назначались солдаты из латышей; позднее для расстрела стали набирать бродивших по России китайцев, нахлынувших из Восточной Сибири и Манджурии, куда они в 1916 году за недостатком рабочих рук, вследствие большого оттока русских людей на фронт, были вывезены с Дальнего Востока для работ в портах. Эти азиаты, лишенные чувства малейшего сострадания, были бессознательными палачами приговоров кровожадной чрезвычайки.

Петербургские дома были отданы в распоряжение подвальным жильцам и разному сброду, переселившемуся из окраин города. Объявлен был лозунг: «Дворцы — пролетариям, а подвалы — буржуям». За отсутствием топлива водопроводные трубы замерзали и лопались, отчего большинство домов обмерзало и приходило к разрушению. Доставлявшие обыкновенно топливо в Петроград из Олонецкого края дровяные барки частных лесопромышленников в числе нескольких тысяч были от них отобраны, т. е. «национализированы», но Совдепом не использованы, и они без хозяев остались на Ладожском озере и на реке Свири и там замерзли. Жильцы переселялись в подвалы и теснились в одной комнате, обогреваемой железной печуркой («буржуйками»). Для топки употреблялась мебель из барских квартир, торцовая мостовая, потом разбирались деревянные ларьки с закрытых рынков, а впоследствии было разобрано на топливо несколько сот деревянных домов с Петербургской стороны и с окраин города. По улицам валялись падшие лошади, отобранные от извозчиков, но никем не кормленные. Так мало-помалу превращен был в кладбище весь край, обильный природными богатствами…

Из важнейших событий конца этого года следует отметить: разгон в ноябре большевиками Учредительного Всероссийского Собрания. Председателем Собрания был выбран эссер Чернов. На первом же заседании в Государственной Думе, затянувшемся до поздней ночи, в зал вошли пятнадцать матросов и объявили Собранию: «Ну! будет вам тут ночью болтать, расходитесь». Так скоро и просто закрылось Учредительное Собрание, а с ним вместе погибла последняя надежда на восстановление в России государственного правового порядка…

В этом же году в нашей собственной семье началась третья драма. Моя младшая дочь Ольга стала невестой молодого инженера Якова Любицкого. Это был весьма способный, прекрасно образованный и хорошо воспитанный молодой человек, плечистый и на вид здоровый, но как впоследствии оказалось, пораженный еще с детства туберкулезом легких, о чем он и сам не знал. Зимою он сильно простудился, заболел воспалением легких. Дочь за ним ходила, как добровольная сестра милосердия. С каждым днем он постепенно слабел и таял, как свечка. В феврале ему, казалось, стало лучше и он начал вставать. Решено было отправить его в санаторий Халилу. Дочь собралась его сопровождать, но в канун их отъезда больной под вечер заснул и… больше не проснулся.