Всем известна пословица lupus in fabula[387] (простите, но эти три латинских слова довольно легко понять). Подобным же образом, когда Каверн кончала свою историю, вошел Леандр и приветствовал всех собравшихся. Он был одет в черное, как и три сопровождавших его лакея, а это давало понять, что его отец умер. Настоятель Сен-Луи ушел, а я кончаю здесь эту главу.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Окончание истории Каверн

После того как Леандр выполнил все церемонии по своем прибытии, Дестен сказал ему, что надо утешиться в смерти отца и радоваться большому богатству, какое тот ему оставил. Леандр благодарил его за последнее, а что касается смерти отца, то он давно ждал ее с нетерпением.

— Все-таки, — сказал он, — будет неприлично, если я появлюсь на сцене тотчас же и так близко от родных мест; поэтому, если вы согласны, я останусь в труппе не играя, пока мы не уедем подальше отсюда.

Это предложение было принято всеми, и потом Этуаль сказала ему:

— Сударь, простите, если я спрошу у вас ваше звание и как мы вас должны теперь называть.

На что Леандр ей ответил:

— Титул моего отца — барон де Рошпьер, который и я могу носить; но я не хочу, чтобы меня иначе называли, кроме как Леандром — именем, под каким я был так счастлив, что понравился моей дорогой Анжелике. Вот почему я хочу носить это имя до самой смерти, а также и потому, что хочу показать вам, что я думаю точно выполнить решение, которое принял При своем отъезде и которое сообщил всей труппе.

После этого заявления обнимания удвоились, было испущено много вздохов, несколько слез пролилось из прекраснейших глаз и все одобрили решение Леандра, который, подойдя к Анжелике, наговорил ей тысячу нежностей, а она отвечала так умно, что Леандр еще более утвердился в своем решении. Я бы охотно пересказал вам их разговор, и именно в том духе, как он происходил но я не влюблен, как они.

Леандр сказал им также, что отдал распоряжение о всех своих делах, что поселил на своих землях арендаторов и что получил с них за шесть месяцев вперед, а это составляет почти шесть тысяч ливров, которые он и привез с собою, чтобы труппа ни в чем не нуждалась. При этих словах его страшно благодарили. Тогда Раготен (совсем не показывавшийся в двух последних главах), выступив, сказал, что так как господин Леандр не хочет играть в этих местах, то может поручить ему свои роли, и что он полностью оправдает доверие. Но Рокебрюн (бывший его противником) сказал, что это более подходит ему, чем этой низкорослой головешке. Это прозвище заставило всех рассмеяться, а Дестен сказал, что это надо еще рассмотреть, а пока Каверн может окончить свою историю, и что поэтому хорошо бы послать за настоятелем Сен-Луи, чтобы, услыхав конец истории, как он слыхал и продолжение, он бы тем охотнее рассказал свою. Но Каверн ответила, что этого не надо, так как ее можно кончить в двух словах, Тогда ей дали слово, и она продолжала следующим образом:

— Я остановилась на том времени, когда я родила Анжелику; я вам уже сказала также, что двое комедиантов пришли просить нас составить труппу, но я не сказала вам, что Один из них был Олив, а другой — тот, который оставил нас недавно и вместо которого мы приняли нашего поэта.

Но вот я подошла к месту самого чувствительного для меня несчастья. Однажды, когда мы хотели представлять комедию «Лгун» бесподобного Корнеля в одном городе во Фландрии, где мы тогда находились, слуга одной дамы, поставленный охранять ее стул, пошел выпить, и тотчас же другая дама заняла место. Когда та, которой оно принадлежало, пришла и хотела сесть, то, найдя его занятым, сказала вежливо той, которая на нем сидела, что это ее стул и что она просит его освободить. Та ей ответила, что если это ее стул, то она может его взять, но что она не сойдет с этого места. Спор возрастал, а от слов перешли к рукам. Дамы вцепились одна в другую, что еще неважно, но вмешались мужчины; родственники каждой стороны образовали партии; кричали, дрались, — а мы смотрели на «игру» в дырочки из-за кулис. У моего мужа, который должен был играть роль Доранта, сбоку висела шпага. Когда он увидел, как обнажилось двадцать шпаг, он не колеблясь спрыгнул со сцены вниз и бросился в середину дерущихся также со шпагой в руке, пытаясь успокоить суматоху, когда кто-то из Дерущихся (приняв его, без сомнения, за своего противника) нанес ему сильный удар шпагой, которого мой муж не смог отбить, потому что он не заметил его, так как если бы он заметил, то обменялся бы ударами, ибо весьма искусен был в фехтовании. Удар пронзил сердце, он упал, а все разбежались. Я бросилась со сцены к моему мужу, но нашла его уже мертвым. Анжелика (которой тогда было тринадцать или четырнадцать лет) прибежала ко мне, а за ней и вся труппа. Мы лили слезы, но бесполезно.

Я похоронила мужа, после того как был произведен судебный осмотр, и меня спрашивали, хочу ли я выйти за кого замуж, на что я ответила, что не имею для этого возможности. Мы выехали из городка, и нужда заставила нас играть, чтобы зарабатывать на жизнь, хотя наша труппа не была полна из-за отсутствия главного актера. К тому же я была столь огорчена, что была не в силах учить свои роли, но Анжелика уже была большой и восполняла мои недостатки. Наконец мы попали в один из голландских городов, где встретились с вами, с господином Дестеном, с вашей сестрой и Ранкюном. Вы предложили нам играть вместе, и мы обрадовались, что встретили вас и имели счастье вступить в вашу труппу, Прочие мои приключения общи с вами, что вам известно, по крайней мере с Тура, где наш привратник убил стрелка губернатора, и до этого города Алансона.

Так Каверн окончила свою историю, пролив много слез (как и Этуаль, обнимавшая и утешавшая ее как только могла в ее действительно необычных несчастьях); Этуаль сказала Каверн, что у нее есть теперь повод утешаться, имея в виду женитьбу Леандра. Каверн так сильно рыдала, что не могла ей отвечать, а я — продолжать эту главу.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Ранкюн открывает глаза Раготену на Этуаль. Прибытие кареты с