кожаная футболка, что, учитывая жару, выглядело абсурдно, хотя выносливость того, кто способен носить вещь из кожи в этом тропическом климате, заслуживала восхищения. Она не могла не потеть, но выглядела при этом как девушка, которая потеть не любит, – безупречная стрижка паж и свойственная всем присутствующим свежесть, словно все они только что из душа. Как будто их хирургическим путём избавили от лишней растительности, угрей и прочих изъянов кожи, а также от ненужных физиологических жидкостей.

– Мартин, это Нина! – прокричал Густав. За Ниной потянулся эскорт людей возраста Ракели или чуть старше. Они здоровались с Мартином, слабые легко забывающиеся рукопожатия. На одном парне кепка, на затылке у другого нечто похожее на огромную кипу. Над головой летали воздушные шарики и взрывались салюты шампанского.

– Чем вы занимаетесь? – прокричала Нина.

Лучше бы она спросила о чём-нибудь другом. У него не было сил рассказывать о себе, и он переадресовал вопрос ей – оказалось, что она работает в галерее Кей Джи, Мартин пытался кивать с заинтересованным видом, параллельно в шутку обдумывая, не стоит ли завести разговор на одну из любимых тем Сесилии, о том, что капитализм, то есть его raison d’être [141], – это наиболее эффективная общемировая система, остановить развитие которой, судя по всему, невозможно. Конечной станцией для устремлённого вперёд локомотива может стать только одно: полное истощение ресурсов земли и, как следствие, неизбежные войны, голод и (это она произносила со всей гегельянской серьёзностью, на какую была способна) конец истории.

Но вместо этого он рассказал забавный анекдот о Густаве. Нина смеялась, кивала, и стояла как вкопанная, хотя он намеренно делал паузы, чтобы она могла извиниться и изящно уйти.

Шум давил на барабанные перепонки, мысль, как накачанный гелием шарик, взмывала вверх, не давая себя поймать, эта Нина считала, что у него экзотичный акцент (сама она говорила на стокгольмском, хотя, родом, видимо, была из Вестероса). И когда Густав жестом показал покурим? Мартин кивнул и извинился перед Ниной. Они вышли с той стороны бархатного каната, которая предназначалась для правильных клиентов, очередь – о, боже – никуда не делась, и когда Густав протянул Мартину пачку, тот взял одну сигарету и прикурил от зажигалки Густава. Выбивая из пачки сигарету для себя, Густав уронил её в снег, рассмеялся, вытащил новую и, прикуривая, споткнулся, ему пришлось опереться о Мартина. Он прихватил с собой на улицу бокал.

– Кто это? – спросил Мартин, показав в сторону клуба. – Твои друзья?

– Просто знакомые.

– Они родились, когда нам было столько же.

– Они нормальные, нормальные… – пожал плечами Густав.

– Ты видишься с Долорес?

– Долорес, Долорес. Ты не замечал, что если это имя повторить несколько раз, оно перестаёт быть похожим на имя? Ну, да, вижусь… Она заглядывает, когда ей по пути… но она же сейчас работает в мэрии, так что у неё, так сказать, другой график.

Мартин попытался вспомнить ещё кого-нибудь из старых приятелей Густава:

– А Виви и Шандор? Я слышал, он здесь и работает…

– Шандор. Стопроцентно приспособился к рынку. А ведь он мог… – Густав махнул рукой. – …Он мог бы стать приличным художником.

– О тебе все спрашивают.

– Конечно. Вундеркинд, у которого всё получилось. «Стоппа Прессарна» [142]. Слушай, я себе сейчас задницу отморожу.

– Мне надо ещё немного побыть на воздухе.

Сигарета потухла. Надо срочно выпить воды. Да. Стакан воды, и сразу домой. Внутрь влетела стайка девиц, кто-то взвизгнул от смеха, шпильки проваливаются в зернистый снег, бурно жестикулирующие руки.

Густав взял в баре несколько стопок и раздал знакомым, проще было принять угощение, чем отказаться, проще выпить, чем не выпить, опрокинуть рюмку и вытереть ладонью рот. Густав что-то еле слышно говорил, и все смеялись, Мартин в том числе.

Позже Мартин поймал такси. По лестнице Густава пришлось вести, так что путь выдался долгим, Густав всё время повторял, что Мартин его единственный друг, чёрт, никому ведь нельзя доверять, кто бы вот так ему помог, да его бы просто бросили в канаву, как какого-нибудь Бельмана, куда подевался ключ? У него же точно был с собой ключ… он снял пальто и несколько раз тщательно обыскал карманы, а Мартин сидел на ступеньке, подперев руками голову, пока ключ наконец не нашёлся под ковриком.

Экзамен

I

МАРТИН БЕРГ: Наряду с чтением, сочинительство тоже может быть способом, который позволяет понять себя и окружающий мир. Писатель может думать, что он пишет о некоем x, но, когда книга закончена, вдруг становится очевидным, что на самом деле в центре повествования y. Зачастую текст знает больше, чем тот, кто его сочиняет. Что-то происходит, когда вы облекаете собственный опыт в форму вымысла, и подробности этого процесса мне неизвестны. И никому они, пожалуй, неизвестны. Да они и неважны.

ЖУРНАЛИСТ: А что тогда важно?

* * *

Снег падал и падал. Народ перемещался по городу на лыжах. Ряды припаркованных автомобилей были покрыты снегом. От мороза лопались трубы, и из крана, случалось, исчезала горячая вода. Сначала Мартин думал, что термометр за окном сломался, поскольку он постоянно показывал минус двадцать три градуса. Иногда он просыпался, и его дыхание превращалось в белый пар. Они наскребли денег и позвали на Каптенсгатан трубочиста, который привёл наконец в порядок изразцовую печь, и Мартин переместился в девятнадцатый век – покупая дрова на крохи, оставшиеся от стипендии.

Следов случайных жильцов, обитавших в его комнате за последний год, Мартин не обнаружил, за исключением разве презерватива в комке пыли под кроватью и нескольких номеров журнала «Арбетарен». Мама при встрече сказала, что он неплохо выглядит (сомнительный вывод, если судить по реальному положению дел), а отец пробормотал что-то о гавани Марселя (Мартин почесал руку, на которой под тремя слоями свитеров скрывался вытатуированный якорь). Рассказать кому-нибудь он пока не решился. Пер вернулся примерно через неделю после него, а Густав задержался у бабушки. Единственным человеком, с кем Мартин встречался, была Сесилия.

Утром ему больше всего хотелось, чтобы она оставалась в кровати под пуховым одеялом. Он обнимал её, долго и крепко, пока из её тела не уходило напряжение. Иногда она плакала. Если он начинал что-то говорить, она лишь качала головой, а потом они оба засыпали. Во время его отсутствия она обзавелась телевизором с четырнадцатидюймовым экраном и видеомагнитофоном, и они несколько дней пролежали в постели, смотрели фильмы, заваривали чай, чистили апельсины и ели чипсы, пока постельное белье не стало грязным и не покрылось пятнами. Первое, что сделал Мартин, –