Посещения на дому осуществляли либо лицензированные социальные работники, либо взрослые женщины, имевшие репутацию хороших матерей, из того же сообщества, что и их клиентки. Все приходящие на дом работали под еженедельной супервизией. Их задачи были разнообразными и гибкими. Они помогали молодым матерям с неотложными нуждами, например искали продуктовые талоны или пытались найти подходящее жилье. Они также проводили время с матерями, рассказывая им о нормальном развитии ребенка и показывая пример чуткого и внимательного отношения к детям. Еженедельные посещения продолжались до тех пор, пока детям не исполнялось полтора года. Впоследствии эти семьи повторно обследовали через регулярные промежутки времени.

В противоположность прежним исследователям, которые обращали внимание на отчетливый неблагополучный опыт в детстве, например физическое или сексуальное насилие, Лайонс-Рут и ее коллеги фокусировались в основном на аспектах, связанных с отношениями. В частности, они уделяли пристальное внимание изучению типа младенческой привязанности. Теория привязанности, разработанная британским психоаналитиком Джоном Боулби и его последователями, утверждает, что основания человеческой социальности лежат в сложных нейробиологических системах, которые побуждают младенцев стремиться к близости с теми, кто заботится о них, когда они напуганы или испытывают стресс[710]. А реципрокные системы у взрослых формируют основу заботливого поведения и эмоциональной настройки на младенцев[711].

Система привязанности, общая у людей со многими другими биологическими видами, служит основной функции защиты потомства от опасности. Но у людей привязанности также служат основой для развития способности ребенка регулировать эмоции. Дети, которых успокаивают и утешают, когда они расстроены, постепенно учатся утешать себя сами, вызывая в памяти ментальные образы тех, кто о них заботился. У них развивается, по терминологии Боулби, «внутренняя рабочая модель» заботливых отношений[712]. Надежная привязанность также функционирует как безопасная база, с которой развивающийся ребенок может уверенно исследовать свое окружение. В конечном счете надежная привязанность позволяет развиться идентичности человека, достойного любви и заботы, обладающего способностью любить других и заботиться о них[713].

Когда детям в исследовании «Семейные пути» исполнялось около 18 месяцев, осуществлялась видеозапись взаимодействия матери и ребенка дома и в лаборатории, где использовалось стандартизированное краткое взаимодействие – процедура под названием «незнакомая ситуация» – для оценки качества привязанности ребенка к матери[714]. В «незнакомой ситуации» мать и ребенок входили в комнату, где находили множество игрушек и встречали незнакомого человека (ассистента). Недолго поиграв с ребенком, мать выходила из комнаты. Большинство детей расстраивались из-за ухода матери, но со временем переставали плакать и могли даже, посомневавшись, согласиться на предложение ассистента поиграть с игрушкой. Однако, когда мать возвращалась, надежно привязанный ребенок бросал игру и с готовностью устремлялся навстречу матери, зовя ее. Затем следовало радостное воссоединение; чаще всего мать приветствовала ребенка, брала его на руки, обнимала и разговаривала с ним успокаивающим, мелодичным тоном. После этого ребенок постепенно успокаивался и вскоре начинал снова заниматься исследованием и игрой. В исследованиях обычного населения примерно 65–70 % американских детей отвечали критериям надежной привязанности.

При ненадежной привязанности существуют разнообразные патологии поведения. Самый зловещий тип называется дезорганизованной привязанностью. На воссоединения дезорганизованных младенцев со своими матерями в «незнакомой ситуации» больно смотреть. Кажется, малыши сами не знают, то ли подходить к матерям, то ли избегать их, словно одновременно и нуждаются в них, и боятся их. Вместо того чтобы двигаться к матери, такой ребенок может застыть на месте, или начать движение, а затем свернуть в сторону, или двигаться как бы в замедленном темпе, словно плывет под водой. Никакого радостного воссоединения не происходит. Мать может вообще не взять малыша на руки или удерживать его на расстоянии от своего тела и быстро снова спустить на пол. Когда мои студенты смотрят эти видео, они окликают матерей, призывая их взять детей на руки; наши собственные системы привязанности мощно включаются при виде этих нарушенных взаимодействий.

В проекте «Семейные пути» эффективность посещения на дому была очевидна уже к моменту, когда дети достигали 18 месяцев. В семьях из группы высокого риска, которые получали эту услугу в течение года или дольше, примерно каждый третий ребенок (32 %) демонстрировал признаки ненадежной привязанности – показатель, не слишком превышающий норму. Однако в контрольной группе, не получавшей никаких услуг с посещением на дому, ненадежная привязанность была отмечена у вдвое большего числа детей (60 %).

К пяти годам дети, которых не посещали на дому, по-видимому, уже оказались на проблемном пути. Большинство (71 %), по словам их воспитателей, демонстрировали враждебное поведение в детском саду. В семь лет уже все эти дети демонстрировали дезадаптивное поведение в классе. Напротив, в группе, которая как минимум в течение года была обеспечена помощью на дому, позитивный эффект такого вмешательства был очевиден даже годы спустя: лишь примерно каждый третий демонстрировал неадаптивное поведение в детском саду (29 %) и во втором классе (33 %).

Кстати говоря, социальные работники и женщины из сообщества зарекомендовали себя в качестве патронажных посетительниц одинаково хорошо. Матери, получавшие услуги на дому, описывали социальных работников как готовых помочь и неравнодушных людей. Типичный комментарий: «Она очень добра». А вот о женщинах из сообщества часто говорили: «Она как сестра, которой у меня никогда не было»[715].

К тому времени, как дети в проекте «Семейные пути» достигали позднего подросткового возраста, исследователи могли проследить развитие пограничного расстройства личности и диссоциативных расстройств у тех, кто не получил раннего вмешательства и связанных с ним преимуществ. Во время опроса, проведенного по достижении детьми возраста 19–20 лет, примерно половина из них сообщили, что в какой-то момент в детстве подвергались физическому или сексуальному насилию. Но не только насилие в ответе за проявления синдрома, который я называю комплексным ПТСР. То, что не случилось в самом начале жизни этих детей, было так же важно, как и насилие, случившееся позже. Дезорганизованная привязанность, наблюдавшаяся у детей в возрасте полутора лет, оказалась мощным предиктором диссоциации во второй половине подросткового периода[716]. Отстраненность матери от полуторагодовалого ребенка, наблюдавшаяся на видеозаписях, была мощным предиктором попыток самоубийства и самоповреждения[717]. Отстраненность матери в раннем возрасте и последующее насилие – оба эти фактора вносили свой независимый вклад в развитие симптомов пограничного расстройства личности.