– Она русская, – сказал Кацуо. Сказал так, словно объяснял нерадивому ученику прописную истину. – В отличие от вас.

– Кто же тогда я? – Сергея, кажется, это неприятно удивило.

– Вы – один из нас.

– Но…

– Я не желаю обсуждать то, что вы должны были давно понять сами. Будьте добры сегодня вечером вести себя прилично и помалкивать. Говорить буду я.

– Как скажете.

Право же, кое-что от русского в нём ещё осталось – ребяческая обидчивость на подобные мелочи. На что обижаться? Все они – члены сообщества людей, объединённых своими сверхобычными способностями. На западе их веками боялись и уничтожали. Выживали лишь самые сволочные, поскольку чистые духом и приверженные добру погибали первыми. В России с этим всегда было получше, но и там ведунов побаивались, а те обычно сторонились людей. Результат налицо. Особенно после того, как власть в сообществе перешла к западным людям. Тем не менее вступавший в сообщество переставал быть англичанином, японцем, русским и так далее. Он словно становился на ступеньку выше детского деления на национальные песочницы. Правда, вместо былого привнесения в сообщество разнообразия сейчас бытовало иное – постепенный, но полный отказ от любых особенностей, присущих народам, породившим неофитов. Сообщество, по мнению Кацуо, стало вырождаться в пансионат для буйных помешанных, вообразивших себя божествами. Правда, своё мнение он разумно предпочитал держать при себе, что не отменяло самого факта его наличия. Знай господин, какие мысли бродят в голове его «правой руки»…

Господин не узнает. А от подчинённых и их отпрысков, потенциально способных читать мысли, Кацуо предусмотрительно избавлялся. Очень жаль, что рано или поздно придётся избавиться и от Сергея. Его способности явно прогрессируют, это становится опасным. К тому же знает он непозволительно много. Подобные предосторожности слишком смахивали на паранойю, но в сумасшедшем доме иначе поступить было нельзя. Особенно когда имеешь на него собственные планы. Главное – самому при этом разум не утратить.

Сегодня вечером они выкупят ключ. Женщина хочет покоя? Она его получит, без обмана. Главное – дать ей понять, что сообщество вовсе не сборище моральных уродов, каковым оно ей кажется. Просто оно… превыше обычного людского муравейника. Всего лишь.

У ханьцев не было принято выносить свои внутренние переживания на всеобщее обозрение. Здесь очень ценилось умение хранить лицо, бесстрастное или благожелательное, при любой жизненной неурядице. Дома ханец мог рвать на себе волосы от отчаяния, но на людях он обязан был быть спокойным и уравновешенным.

Юншань в полной мере владел этим искусством и мог обмануть этим кого угодно. Только не свою жену. Уж Яна-то прекрасно могла различить оттенки его душевного состояния, не обращая внимания на бесстрастное лицо. С другими людьми такой фокус не проходил. Более-менее удавалось улавливать настроение детей. А с мужем у неё было настолько полное «созвучие» душ, что иной раз самой не верилось. Тем не менее сейчас Яна явственно ощущала его волнение, разбавленное ноткой страха.

– Надень праздничное платье, у нас будут гости, – он предупредил супругу чуть ли не с самого порога – событие вообще редкое. А с учётом его странного волнения так и вовсе уникальное.

– Что за гости, любимый? – поинтересовалась Яна.

– Знатный иноземец со свитой… Уж не тот ли самый? – добавил Юншань, подойдя к жене вплотную и перейдя на шёпот.

– Если тот самый, то… будь что будет, – так же тихо ответила Яна. – Кто сказал тебе о нём?

– Сперва записка от Йи, потом слуга господина тысячника пришёл.

– Уже хорошо. Мы не останемся беззащитными.

– Ты думаешь, что господин догадался… об истинной цели визита, если это тот, кого мы ждём?

– Он ведь догадался, кто я, хотя мы все молчали об этом.

Муж и жена встретились взглядами. И оба поняли недосказанное.

– Будем надеяться на милость Неба, – тихо проговорил Юншань. – Оденься для встречи гостей и вели слугам приготовить праздничный ужин. А я иду в баню.

Приём знатного гостя по ханьским меркам – это целая церемония. Яне сразу же вспомнилась суета, предшествовавшая их с Юншанем свадебному пиршеству. Хян попыталась разорваться между кухней и комнатой хозяйки, но получалось у неё это на редкость плохо. Старая Гу Инь страдала, что по возрасту и подступающей слепоте не способна исполнять свой долг, разве что с малышами сидеть и сказки им рассказывать. Положение спасла Сяолан: отправив кореянку к плите, она сама взялась помочь приёмной матери с платьем и подобающей причёской. Юэмэй вручила Ши-Джошу метлу, и они вдвоём принялись наводить чистоту и раскладывать свежие циновки на выметенном полу… Вообще, если бы не Юэмэй, Джош имел бы все шансы свихнуться снова. Но неугомонная девчонка действительно обладала даром убеждения. Ей удалось не только примирить несчастного мальчика с суровой действительностью, но и внушить некую надежду. Правда, при этом ему пришлось учиться быть собой. Принять тот факт, что ему уже не пять лет, и родители находятся очень далеко, и потому нужно как-то жить среди тех людей, которые его сейчас окружают. Те немногие ханьские слова, которые он понимал, с пробуждением сознания моментально забылись, как это ни смешно звучит. Так что пришлось парню учить их заново. Но это был уже не придурковатый невольник, безропотно исполнявший любую работу, а обычный, хоть и не очень умный мальчишка, попавший в незавидное положение.

Пока в доме царила суета, Юэмэй всё же урвала пару минут, чтобы поговорить с матерью.

– Мам, ничего не получается, – шепнула девочка, помогая Яне красиво завязать пояс. – Я сказала Джошу, чтобы он думал о своей маме, взяла его за руку и попробовала… выйти туда. Не получилось. Та дверь закрыта.

– И… что это может означать? – спросила Яна.

– Что её уже нет, – с сожалением вздохнула Юэмэй. – В смысле, его мамы уже нет.

– А отец? Он же куда-то с отцом ездил, когда сюда попал.

– С отцом сложнее…

– Мама, твои туфли, – в комнату вошла Сяолан, неся в каждой руке по расшитой шёлком туфельке. – Ты так редко их надеваешь, что они смялись в сундуке. Я расправила и почистила их.

– Ладно, солнышко, иди, присмотри за мелкими, – Яна, во избежание недоразумений отослала младшую дочь и улыбнулась старшей. – Спасибо, дочка, я уже не знала, за что хвататься. Такая спешка… Ну, как у вас, разрешилось?

– Завтра переезжаем в собственный дом, – не без грусти улыбнулась в ответ Сяолан. – Достаточно было обратиться к старику Лю, чтобы сладился найм прислуги. Семья переселенцев с побережья. Они уже там, готовят комнаты к переезду.

– Но это означает, что Таофан…

– Ой, мама, это стоило нам скандала со слезами и причитаниями, – Сяолан самым непочтительным образом фыркнула, скрывая рвущийся наружу смех. – Сейчас госпожа свекровь – это оскорблённая и страдающая добродетель. Но Ливэя теперь слушается беспрекословно.