class="p1">— Нет, Влада! — Всеволод вдруг перешёл на шёпот. — Олега в Чернигов пускать — что козла в огород. Посадишь его в Чернигове, он и на Киев зариться начнёт. И Глеб с ним заодно. Миром с такими лиходеями не поладить. Гордыни непомерной полны они. Сделаем мы иначе. Думаю... — Он на мгновение замолк, словно собираясь с духом, и решительно выпалил: — Мириться с Изяславом и с ляхами!

— Как мириться?! — изумлённо вскинул голову Владимир. — Да ведь Изяслав Киев себе потребует!

— Ничего. Пусть забирает Киев. Придётся уступить ему. Иного здесь не вижу. Ты в Смоленск отъедешь, я в Чернигов вернусь. Пойми, сыне: лучше на время отказаться от великого стола, нежели лечь в сыру землю. Да и к чему зря проливать кровь? Всегда был я против ненужной брани. Вспомни Немигу, Ршу, полонение Всеслава. Повторю тебе свои же слова, сказанные тогда: «если возможно, избегай кровопролития». Бог не простит нам и лишней капли. Собирай дружину, сын, поедем на Волынь. Постараюсь я уломать Изяслава.

Владимир в задумчивости опустил голову. Неожиданный поворот принимали события. Значит, отец согласен на жертву, на отступление? Но, может, есть иной, лучший выход? Нет, отец всё продумал, он знает, как поступить. Он мудр, дальновиден, он всё сделает, как замыслил.

— Да, отче. Прав ты, — промолвил он, отметая прочь сомнения.

— Добро, сынок. — Всеволод слабо улыбнулся, обнял сына за крутые плечи и перекрестил его, говоря: — Знал я, поймёшь ты меня.

...В Чернигове молодой Владимир имел долгую беседу с воеводой Иваном.

— Разумею я князя Всеволода, но вот хоть режь — не по душе мне Изяслав! Излиха запятнал он имя своё людской кровью! — говорил седой как лунь старый воевода, поглаживая ус. — Негоден он для княженья великого. Да и народ вельми его не любит. Но что ж? — Иван вздохнул. — Приходится иной раз вершить противное совести своей. Пойду собирать дружину. А на Ольга и Глеба, княже, зла не держи. По неразуменью они, по дурости молодецкой грамоты лихие шлют.

— Аще б не князьями они были, воевода, зла б не держал, — ответил ему Владимир. — Но князь — он за всю землю ответ держит. Сам же, Иоанн Жирославич, тако мя учил. Пото неразуменье се, чую, бедою великою оборотится.

Воевода, молча кивнув седой головой, поднялся и направил стопы в гридницу. Владимир, проводив его, прошёл в покои жены.

Гида радостно выбежала ему навстречу.

— Наконец-то! Как долго я ждала! — Молодая княгиня повисла у него на шее.

Мономах с трудом освободился от её объятий.

— Я уже совсем хорошо говорю по-русски, — похвасталась с улыбкой жена.

Владимир огладил её белокурые распущенные волосы и, заглянув в жгучие чёрные глаза, со вздохом промолвил:

— Езжать мне надобно, ладушка. На Волыни снова ляхи, и с ними князь Изяслав.

— Уезжаешь опять, бросаешь меня! — Гида капризно скривила губки и отвернулась. — Всё походы, походы! Надоело! Забыл меня совсем, князь. О сыне и не вспомнишь.

— Пойми, милая. Иначе не могу я. Княжеские дела превыше всего. А про тебя помню я, и про Мстислава нашего такожде. Потерпи немного ещё. Скоро ворочусь, Бог даст. Оно, верно, и рати-то не случится. Помиримся со стрыем.

Владимир нежно поцеловал жену в щёку. Гида легонько коснулась пальцами мужнего лица и с улыбкой потянула его за бороду.

— Буду ждать, буду молить Бога, чтобы ты скорей вернулся, — вымолвила она, прижимаясь головой к его груди.

— Гидушка, милая моя! — На глаза Владимира навернулись слёзы.

Он осторожно отстранил её, прошептал: «До встречи», — и, прикусив губу, отвернулся и ринулся вниз по лестнице.

Гида долго стояла посреди просторной светлицы, неотрывно глядя на закрывшуюся за Владимиром дверь. Сердце её горестно сжималось от тоски. Частые разлуки и тревожное ожидание — таков удел женщины в мире, полном насилия и жестокости.

Глава 87

ЖЕРТВА

Утренняя заря золотила шлемы воинов, свежий ветерок шевелил травы и листву на деревьях, и на душе от этого становилось спокойно и даже немного грустно. Но спокойствие мигом пропало, когда начал рассеиваться над оврагами молочной белизны густой туман и у окоёма, на самом краю поля заблестели булатные доспехи польских ратников.

Владимир всмотрелся вдаль, пытаясь разглядеть посреди бесчисленных мелькающих в воздухе копий, щитов, шеломов знакомые до мелочей знамёна и гербы Изяслава.

«Радостной или печальной станет сегодня встреча наша?» — мучительно спрашивал сам себя молодой князь.

Каким-то досадным недоразумением стало казаться ему теперь и изгнание Изяслава из Киева, и его долгие годы скитаний по дорогам Европы. Вспомнился Святополк, с которым он, Владимир, был так дружен в детстве, и подумалось: неужели всё прошлое забыто, и в душе Святополка, его отца и брата осталось лишь затмевающее разум ожесточение, то, что вело их в яростную сечу и заставляло, не жалея живота своего, рваться на стены крепостей, огнём и мечом расчищая путь к заветной цели? Или, может, всё совсем не так? Владимир попытался поставить себя на место Изяслава. Как бы поступил он? Наверное, тоже стал бы искать помощи, союза, добиваться возвращения утраченного. Одно знал точно: к римскому папе он бы не поехал. Есть то, что превыше стремления к власти, к успеху, то, что не меряют драгоценностями и коронами.

Но если утерянное само возвращается в руки, стоит ли искать виновников содеянного зла или лучше постараться забыть прошлое и, как подобает благочестивому христианину, не унижать себя местью, ибо месть не есть добродетель?

Мысли Владимира прервал подошедший отец.

— Вижу стяг Изяслава, сыне, — указал он рукой. — Тотчас пошлю гонца. Или... Нет, лучше поеду сам.

— Вельми опасно се, отче! Тако ведь и голову потерять можно!

— Не бойся, сын. — Всеволод улыбнулся одними уголками тонких губ. — Изяслава я знаю хорошо. Слишком хорошо, поверь мне.

Он окинул взглядом своих воинов. Пешие ратники выстроились плотными рядами и, казалось, понимали всю сложность шага, который предстояло сейчас сделать их князю.

Всеволод подмигнул своему любимцу Хомуне, обнял за плечи воеводу Ивана, облобызал Владимира, взобрался в седло и решительно тронул коня за повод.

С каждым шагом ему становилось всё страшнее, и хотелось повернуть коня и броситься назад, в лагерь, не искушать судьбу. Но у себя за спиной Всеволод чувствовал глаза дружинников, сына, всю Русскую землю, надеющуюся на его ум, и понимал, что пути назад