Соловей вошел, внимательно ведя взглядом по лицам. Неожиданно обрадовался, увидев меня, принялся пробираться в мой угол. Ну слава богу, на меня он реагирует адекватно… Или именно это — неадекватно?..

— Как ты? — в последние дни в этом моем вопросе было что-то слишком много смысла. И я все опасалась, что в ответ мне прозвучит нечто, куда более оригинальное, чем среднестатистическое «нормально»…

— Сегодня я уже жив. Вчера я был жив и… мертв.

Вскоре он опять умер.

Он напился стремительно, апокалиптически, непоправимо.

Твою мать…

Когда мне плевать на мужчину, я могу выдержать и не такое. Если я такое выдерживаю, значит…

Ничего, Сережа, вот скоро я тебя брошу.

Ничто не выдавало в нем национал-большевика. Ни женщина в длинном меховом воротнике из чернобурьих (есть такой зверь: чернобур), песцовых и енотового хвостов — а-ля Верка Сердючка, Эллочка-людоедка и Кларетта Петаччи, запалившаяся именно своими мехами, вместе взятые. Плетущаяся у него за спиной, увязая в грязном снегу. Груженная увесистой спортивной сумкой, пакетом, еще пакетом — и гитарой. Ни тяжеленная стеклянная дверь, со скоростью пушечного ядра полетевшая мне в лицо на входе в метро…

— Сережа…

Он обернулся сквозь стекло.

— Сережа… дверь…

Он непонимающе просунул голову в щель и вернулся обратно.

— Сережа… дверь открой…

Он открыл. Потянул дверь на себя сантиметров на пятнадцать, отпустил, и она снова отлетела на меня.

— Сережа… открой мне, пожалуйста, дверь… — негромко проговорила я противоестественно ровным голосом. Так пытаются донести свою мысль до невменяемых…

Я стояла в тамбуре между дверями, руки мне оттягивали гроздья вещей… Ну да, забирать у меня из рук тяжелые сумки — это практически пытаться меня обидеть. Можно еще попробовать отнять гантели… Я смотрела сквозь стекло на него. Он смотрел сквозь стекло на меня. Мне пришлось очень долго стоять и ждать, чтобы он открыл дверь полностью и держал ее, пока я протиснусь в нее со всем багажом… Часом позже я точно таким же образом безнадежно застряла между двумя наглухо закрытыми дверями в магазине на станции…

Кто-нибудь еще хочет меня спросить, почему я не вступила в НБП?

Мы бездомными замызганными бродягами тащились по слякоти вдоль наглухо закрытых торговых палаток где-то за пределами вокзала. Крошечное пустое — предрассветное — кафе мелькнуло в поле зрения ярким желтым светом почти как оазис. И мы просто забились туда, зависли там, спрятались ото всех. Нам было от кого прятаться…

— Как мне плохо…

Его глаза из-под этого его страшного шрама, когда все лицо стало пугающим, покореженным, исковерканным, сверкнули как-то прямо-таки… живо. Было в них какое-то, не соврать, почти торжество. Так, отголосок. С интонацией: «Ты себе не представляешь…»

Отчего же?..

Я сидела, рассматривала его, медленно привыкая к его жуткому виду, и невзначай подумала: что я могу сказать? Поздравляю. Ты опять добился своего. Ты же любишь, чтобы тебе было плохо. И когда тебе удается опять заполучить себе это «плохо» — все, ты в своей стихии. Здесь ты своего уже не упустишь. Ты умеешь наслаждаться этим «плохо», как никто другой…

— Откуда они понабежали, откуда взялась вся эта мразота? Что с нами случилось? Я уже год не могу понять, что происходит с партией. Откуда они все набрались? Что они в этой партии ищут? Почему она их так притягивает? Мразь — она же хитрая, она же просто так делать ничего не будет. Так что они надеются здесь для себя урвать? Мне это вообще непонятно. Власти хотят? Ну, это же смешно. Лимонов с Абелем еще, может, найдут себе тепленькие местечки где-нибудь в «Комитете-2008». А что себе найдет Попков?..

…Так, может быть, это все-таки такая партия? Раз ты такой там в абсолютном меньшинстве? Может, ты где-то ошибся, чего-то недоглядел? Придумал что-то, чего на самом деле нет? И если тебя все так не устраивает — на них же клином свет не сошелся…

Я сама совершенно не представляю ответа на эти вопросы. Все, на что меня хватило, — это сформулировать их.

— Я ненавижу русских. Они безропотно соглашаются на то, чтобы ими правила всякая мразь. И даже если НБП придет к власти — разве хоть что-нибудь от этого изменится?

Мы тяжело подняли глаза друг на друга. У обоих в глазах стоял радостно голосующий съезд. Исчерпывающе…

— Я хочу просто жить среди нормальных людей. Уеду жить в Абхазию… Настоящий русский порядок сохранился только на неподментованных зонах — и на Кавказе… Там люди — это действительно люди и относятся друг к другу по-человечески. Мы дважды покупали что-то вот в таком же кафе. На третий день мы были уже дорогими гостями. Хозяин вышел к нам, поставил на стол бутылку водки и вместе с нами сидел пил… Мне нужно всего две штуки баксов — и я свалю из этой гребаной страны…

…На третий день — гость, на четвертый — заложник… Эта фраза принадлежит Михаилу Шилину… Понятно, зазвучала «фантазия на темы»: «Карету мне, карету!», «Шура, сколько вам нужно для счастья?» и «Обетованная земля».

— Там жить легко. Там ты либо живешь правильно — либо тебя просто не будет… Мне ведь даже поговорить здесь не с кем. Вообще не с кем. Нет людей вокруг вообще… Даже с тобой не могу. Потому что ты — баба…

Он замолкал, курил, пил пиво, глядя в стол. И начинал все заново…

— Почему я смог встать и сказать — а они не смогли? Да я же никакой не особенный. Я вырос в рабочем городке. Я закончил университет. Ни в моем происхождении нет ничего особенного. Ни в характере тоже нет ровным счетом ничего особенного. Но почему я поступаю… по совести, по чести? ЭТО ЖЕ ТАК ЕСТЕСТВЕННО!

Я только усмехнулась про себя. «Из тысячи человек мне, возможно, нужен только один…»

Нет, я уже совершенно этому не удивляюсь. Тому, что единственный человек… Хуже. Тот самый человек, в которого я так прочно вцепилась, еще сама не понимая причины своего интереса… Так вот этот человек в результате оказался единственным живым человеком в партии… И — смешно — единственным, в результате поднявшим хоть какое-то подобие бунта… И тогда — что совсем смешно — невольно напрашивается вопрос: против кого? Против мертвецов? Но это уже из области мистификаций… А их в моей истории много.

…И после этого ты так искренне недоумеваешь, что я в тебе нашла? А здесь больше нет никого…

— …Тогда почему они все такие? Никакие… Почему никто не поднялся? Это ведь были лучшие, ты пойми: это были лучшие представители партии! Почему они такие?! — потрясал руками Соловей.

— О господи… Да по жизни!

Слушай, а ты не достал? Тоже мне, нашел трагедию. Просто смешно слушать. Что за чушь он мне тут городит? Ради бога, избавьте меня от этих пережеванных соплей. Я с кем разговариваю? С пятилетним ребенком? Он что, только вчера на этом свете нарисовался?..