сохраняемое в диалогах со своим прошлым: «С прошлым не расстаются. Его тащут, как горб, — до могилы. Былые видения не меркнут. Отсюда вздохи и сожаления (“Всё находимое порастерял, И, вот, слезами взоры орошая, Я говорю: Жизнь прожита большая”). Ни скорбь по России, ни мечтательные надежды на её новое обретение, ни любовь к родной стране, ни жизненные потрясения, ни седина, ни годы не изменяют, не разрушают основного строя души, не умерщвляют коренных, врождённых, взрощенных пристрастий».

Критик отмечает «коренное пристрастие» поэта к «словесной изобретательности», которая наглядно видна в лексиконе: «превоскресье», «предгневье», «ночела», «пламно», «мечтальня», «радый», «ненужье», «оволжен», «остариненна», «оновенный», «ужал» (ужалить).

И ещё одно качество подчёркивает Пильский: «В своём душевном складе Северянин — неизменен. В нём есть упрямство, упорство, стойкость, вера в себя, в какую-то свою правоту, и внутренняя самонадеянность. Отсюда — часто встречающаяся неряшливость, небрежность, нежелание контролировать свои строки. За это ему приходилось не раз слышать осуждения, встречать укоры. Они заслужены».

Несомненно, сборник «Классические розы» стал его наиболее значительной книгой эмигрантского периода, своеобразным памятником поэту.

Глава вторая

ПАРИЖСКИЕ ВЫСТУПЛЕНИЯ И ВСТРЕЧИ

Скептическое восприятие цивилизации у Северянина в 1920—1930-е годы усилилось. Именно такие стихи были опубликованы в журнале «Числа» (Париж, 1931. № 5) его молодыми создателями — пять стихотворений из книги «Классические розы»: «Отличной от других», «Моя удочка», «Не более чем сон», «Осенние листья», «У лесника».

Одновременно с публикацией подборки стихов в журнале «Числа» была помещена благожелательная заметка Николая Оцупа «Северянин в Париже» в связи с выступлениями поэта в феврале 1931 года: «Поэзия Северянина освежает и радует короткое время, но, раздражая нашу потребность к стихам, она не может насытить и утолить».

Важнейшим событием для Игоря Северянина стало посещение главного центра русского рассеяния и культурной жизни эмиграции — Парижа. Его здесь многие помнили, к его стихам сохранился живой интерес, и благодаря поддержке удалось провести два поэтических вечера. 12 февраля Северянин выступил в зале Дебюсси со следующей программой:

«1. “Там, у вас на земле” (Ирония).

2. “У моря и озёр” (Лирика).

3. “Чаемый праздник” (Стихи о России)».

27 февраля состоялось выступление в парижском зале Шопена с программой:

«1. “Классические розы” (Новая лирика).

2. “Медальоны” (12 характеристик).

3. “Громокипящий кубок” (Лирика довоенная)».

Сразу же по приезде в Париж, 2 февраля 1931 года, Игорь Северянин и Фелисса Круут навестили Алексея Михайловича Ремизова, одного из ближайших ему людей в Париже. Он получает грамоту «Обезьяньего царства» и несколько книг с автографами. После концерта 12 февраля Северянин во второй раз едет к Ремизовым.

В свою очередь, Северянин предлагает Ремизову принять участие в задуманном русской эмиграцией в Румынии журнале «Золотой петушок». Ремизов согласился, из последующих его писем Северянину явствует, что ни журналов с публикацией, ни обещанного гонорара он так и не дождался. Издательское начинание заглохло, не принеся пользы и Северянину.

Среди дорогих памяти друзей Северянин посещает Ольгу Афанасьевну Глебову-Судейкину, которой посвящены стихотворения «Поэза предвесенних трепетов» (1913) и «Голосистая могилка» (1931).

Летом 1924 года Глебова-Судейкина уехала в Берлин, взяв чемодан своих фарфоровых фигурок. Друзья помогли ей перебраться в Париж, где она поселилась в отеле Претти, а потом в маленькой квартирке под крышей восьмиэтажного дома на площади у ворот Сен-Клу. Весь квартал знал Ольгу Глебову-Судейкину как «1а Dame aux oiseaux» — «Даму с птицами».

В её небольшой комнате с балкончиком, по свидетельству А. Мок-Бикер, насчитывалось от сорока до ста птиц. «Люди больше во мне не нуждаются, — говорила Ольга Афанасьевна, всё более одинокая и обедневшая. — Я займусь птицами». Таково было и впечатление Игоря Северянина, посетившего Глебову-Судейкину в 1931 году. Комнату заполняло множество открытых клеток (одна из них огромная), и всюду порхало, чирикало множество птиц всевозможной окраски.

А как могло быть иначе, если именно Олечка Судейкина исполняла роль Соловья в столь любимом и памятном для поэта «Шантеклере»! Возможно, потому в её тетрадях остался сделанный ею перевод из Поля Верлена — «Соловей» («Как стая птиц, кружась и звеня...»). Что-то в этих стихах сближало её с символичными образами северянинской книги «Соловей». Но не только. Она переводила те же сонеты Шарля Бодлера из цикла «Сплин и идеал» (сборник «Цветы зла»), которые ещё в 1909 году переводил Игорь Северянин — «при помощи шашап», как признавался он в письме К. М. Фофанову. Стихотворение «Под Шарля Бодлера. Больная муза» было опубликовано в его брошюре № 25 «За струнной изгородью лиры» (1909):

Бедная муза моя, что сегодня с тобою? Впадины глаз твоих полны видений ночных, На лице разливаются тени волною, Тени безумья и ужаса чувств ледяных. Ваза зелёная с сумраком розово-бледным, Страх и любовь в тебя влиты из пасмурных урн... Деспот-кошмар, распалённый задором победным, Он не столкнул ли тебя в знаменитый Минтурн? Я бы хотел, аромат разливая здоровья, Грудь напоить твою мыслью могучей и властной, Чтоб твоя кровь протекала струёю согласной, — Точно античных письмён миллионные звуки, Где