На берегу неблагонадежных морей, что зовутся Ширура Шан, растет только одно дерево, – именно в его ветвях и нигде более вьет по необходимости гнездо Птица с Недобрым Глазом. Нипи Танг владел следующими воистину достоверными сведениями: ежели птичка улетит в Волшебную страну до того, как из трех отложенных ею яиц вылупятся птенцы, то все три яйца непременно превратятся в изумруды; но ежели птенцы успеют-таки вылупиться, дело добром не кончится.

Когда Танг помянул о пресловутых яйцах господам Гровенору и Кэмпбеллу, те воскликнули: «Самое то!»; многословием эти достойные люди не отличались – на английском языке, конечно, ибо язык сей не был для них родным.

Там высилось одинокое, сучковатое, роняющее листья дерево

Итак, Нипи Танг отправился в путь. Он купил фиолетовый билетик на вокзале Виктория. Он проехал мимо Херн-Хилла, Бромли и Бикли и миновал станцию под названием Сент-Мэри-Крей. В Эйнсфорде он сделал пересадку. Двинувшись по тропе через извилистую лощину, он побрел в холмы. В рощицу на вершине одного из холмов, где давно уже отцвели анемоны, вместе с Нипи Тангом ворвался зыбкий аромат тимьяна и мяты, – там Нипи Танг снова отыскал знакомую тропу, уводящую к Краю Света, древнюю и прекрасную, словно чудо. Мало для него значили сокровенные воспоминания заветной тропы, что составляют единое целое с загадкой земли, ибо он путешествовал по делу; и воистину мало дорожил бы этими воспоминаниями я, ежели бы осмелился изложить их на бумаге. Достаточно и того, что Танг спускался по тропе вниз, удаляясь от ведомых нам полей все дальше и дальше, и по пути бормотал про себя: «Что, ежели птенцы таки вылупятся и дело добром не кончится?» Дивные чары, что неизменно окутывают одинокие земли, огражденные меловыми холмами Кента, набирали силу по мере того, как Танг продвигался вперед. Все более и более странные картины наблюдал он по обе стороны узкой Тропы-к-Краю-Света. Не раз и не два над путником сгущались напоенные тайнами сумерки, не раз загорались звезды, не раз и не два вставало утро, вспыхивая навстречу перезвону серебряных рогов; и вот наконец впереди показались эльфийские заставы, и сверкающие вершины трех гор Волшебной страны обозначили конец пути. Так, ступая с неимоверным трудом (ибо берега мира усыпаны острыми кристаллами), Нипи Танг добрался до неблагонадежных морей Ширура Шан и увидел, как волны дробят в гальку обломки упавших звезд; увидел он эти моря и услышал их гул – гул чуждых кораблям морей, что между землею и владениями фейри пенят валы под порывом могучего урагана, не входящего в число известных нам четырех ветров. Там, во мгле наводящего ужас брега – ибо мгла косым потоком хлынула с небес, словно с недобрым умыслом, – там высилось одинокое, сучковатое, роняющее листья дерево. Место это было не из тех, где стоит задерживаться после наступления темноты, а ночь уже воцарилась над землею, раскинув сонмы звезд, и рыщущие во мраке звери ырчали[34] на Нипи Танга. На одной из нижних ветвей, вполне в пределах досягаемости, он ясно различил Птицу с Недобрым Глазом: она устроилась в знаменитом своем гнезде. Птичка повернула голову в сторону тех трех далеких и непостижимых гор, что виднелись на противоположном берегу неблагонадежных морей: там, в потаенных долинах среди скал, раскинулась Волшебная страна. Хотя в ведомых нам полях еще не наступила осень, здесь дело шло к середине зимы, к тому роковому моменту, когда, как отлично знал Нипи Танг, вылупляются птенцы. Неужели он просчитался и опоздал на целую минуту? Птичка как раз готовилась к отлету: она взмахнула крыльями и устремила взгляд в сторону Волшебной страны. Танг, уповая на чудо, пробормотал молитву тем языческим богам, мести и гнева которых имел немало причин опасаться. Наверное, было уже слишком поздно, или молитва оказалась слишком коротка, чтобы умилостивить богов, ибо в этот самый момент наступила середина зимы, и под гул морей Ширура Шан вылупились птенцы, и птичка унеслась прочь вместе со своим недобрым глазом, и для Нипи Танга дело воистину добром не кончилось; не хватает у меня духа рассказать вам подробнее.

– Эй, – сказал лорд Кастлнорман несколько недель спустя господам Гровенору и Кэмпбеллу, – не торопитесь вы, как я погляжу, с этими вашими изумрудами!

Есть многое такое, что ведомо одному только долговязому привратнику Тонг-Тонг-Таррапа: он сидит в воротцах крепости и бормочет себе под нос, пересказывая воспоминания о том, что было, да прошло.

Он помнит войну, что бушевала в чертогах гномов; помнит, как однажды фейри явились за опалами из сокровищницы Тонг-Тонг-Таррапа; и какой дорогой великаны ушли через поля внизу, пока наблюдал он от ворот; он помнит приключения и походы, что до сих пор изумляют богов. Но даже он, при всей своей пресловутой словоохотливости, так и не рассказал мне, кто живет в ледяных домиках на высоком и голом окоеме мира. Среди эльфов, единственных живых существ, которые когда-либо поднимались на эти страшные кручи – там они добывают бирюзу на высочайшей из земных скал, – имя говорливого привратника стало притчей во языцех: так в эльфийском народе дразнят болтунов.

Если предложить ему баш – а это дурманное зелье он обожает больше всего на свете и в обмен на него готов предоставить свои услуги эльфам в войне против гоблинов или наоборот, если гоблины притащат больше, – то он, пока тело его убаюкано зельем, а разум возбужден до крайности, так и быть, поведает свою любимую историю – историю о героическом походе, предпринятом давным-давно ради такого никчемного пустяка, как песня какой-то старухи.

Вы только вообразите сие действо! Тощий бородатый старик роста прямо-таки исполинского вальяжно расселся в городских воротах на утесе миль этак десяти в высоту; дома в большинстве своем смотрят на восток, подсвеченные солнцем и луною и ведомыми нам созвездиями; лишь один-единственный дом на остроконечной вершине смотрит вниз с края света и озарен отблеском тех внеземных пределов, где за один долгий вечер догорают и рассыпаются в прах звезды; вот я предлагаю старику малую толику баша; он тут же зажимает вожделенный кусочек между алчным запачканным большим пальцем и длинным указательным – все это на переднем плане картины. А на заднем – тайна безмолвных домов: никому не дано знать, кто их обитатели, какие услуги оказывает им долговязый привратник и чем ему платят – да и смертный ли он.

Вообразите его в воротах этого невероятного города: вот он молча проглотил мой баш, выпрямился во весь свой гигантский рост, откинулся назад и заговорил.

Итак, одним погожим утром сотню лет назад к Тонг-Тонг-Таррапу снизу, из мира, взбирался гость. Он уже поднялся выше линии снегов и поставил ногу на первую ступеньку лестницы, которая уводит к земле – от Тонг-Тонг-Таррапа и к скалам; тут-то долговязый привратник его и приметил. И с таким трудом поднимался чужак по этой некрутой лестнице, что седоватому сторожу долго пришлось гадать, несет ему чужак баш или нет – то самое дурманное зелье, что придает смысл звездам и, вероятно, объясняет суть сумерек. В конце концов ни крошки баша у гостя не нашлось, так что нечего ему было предложить седоватому старцу, кроме разве своей истории.