– Держите его! – крикнул кто-то. Камень с глухим стуком ударился о дверь. Я не удержал его и выронил. Пламя обожгло мне лицо. Я схватился за воротник пальто, натягивая его на уши. Все пропало! Все пропало! – сжигал я себя словами безнадежья. Раскидывая ногами пустые ведра, я кинулся к какой-то женщине с ведром, вырвал его у нее из рук и вылил себе на голову.

– Деньги у него там, – доносились до меня обрывки фраз. – Валюта горит… Может, что и подороже… С ума сошел…

Я ухватился за край сырого трехметрового бруса, несколько десятков которых было сложено у торца особняка, взвалил его себе на плечо и с криком «Поберегись!» кинулся на дверь. Тупой конец бруса тараном врезался в дверь. Она треснула, сорвалась с верхней петли и наклонилась. Освобожденный, изнутри наружу повалил дым. Тяжелое дерево выгибало, ломало обожженную шею, боль была нестерпимой, но зато я знал, что еще живу, что еще способен выбивать ненавистную дверь и буду делать это до тех пор, пока не ворвусь в охваченный пламенем дом, где разделю с Татьяной ту страшную судьбу, которую, сам того не зная, ей уготовил.

Со второго удара дверь накренилась настолько, что в образовавшийся проем можно было протиснуться, и я, вобрав в грудь воздуха и закрыв глаза, нырнул в черную, заполненную дымом утробу особняка. Мне казалось, что я ползу по гигантской раскаленной плите, хватаясь руками за огненные конфорки. Слепой, ревущий от боли, как раненый зверь, я завалился в прихожую, встал на колени, широко расставив руки, и так – на коленях – пошел вперед. Должно быть, я налетел на торец приоткрытой двери апартаментов Родиона, и тупая боль заставила меня согнуться в три погибели, прижавшись лицом к коленям. Руки тотчас легли на что-то мягкое, я нащупал тонкие, растекающиеся между пальцев волосы, горячую ткань куртки. Я попытался перевернуть безжизненное тело на спину. Мне не хватало воздуха. Я вдохнул дыма, горло сразу сдавило раскаленным обручем, из глаз хлынули слезы.

– Таня!! – выкрикнул я. Я провел ладонью по ее лицу, нащупал теплый и влажный платок, повязанный девушке на лицо. Я не хотел давать себе надежду, но понял, что еще не имею права умирать. Я почти лег под нее, взвалил себе на плечо и с трудом поднялся на ноги. Огонь, глотнув кислорода, быстро перетек в прихожую и начинал облизывать ступени и балясины. Я шел по колено в огне. Дым, окутавший дверь, был настолько плотным, что я не сразу нашел проем. Опасаясь, как бы не вспыхнули волосы девушки, я накрыл ее голову подолом пальто и нырнул в черноту. Я съехал по двери на животе. Татьяна упала на руки дворникам, меня кто-то тащил за воротник пальто, мешая мне подняться на ноги, а я сиплым голосом орал, отталкивал от себя своего спасителя, но меня никто не слышал, и один за другим обрушивались на голову потоки воды.

Пальто тлело на мне, но я этого не замечал и не мог понять, почему все хватают меня за рукава и пытаются раздеть. Татьяну положили на скамейку, стоящую на краю аллеи, где гулял чистый южный ветер. Я стоял перед ней на коленях и осторожно развязывал узел на затылке. Платок закрывал все ее лицо, и мне казалось, что это бинтовая повязка и что под ней я не увижу привычного милого лица, а обнажатся ужасные ожоги, черные корки обуглившейся кожи, тугие волдыри. Платок был длинным, я медленно разматывал виток за витком, и жизнь во мне в эти мгновения как бы замерла. Она успела закрыть им рот и нос, подумал я. Может быть, едва почувствовав запах дыма. Лицо девушки прикрывала тонкая полоска ткани. Я взялся за ее край и, прикусив губу, приподнял. И тотчас услышал слабый стон. Она дышала!

Я потерял голову от избытка чувств. Схватил девушку за плечи, прижал к себе, неистово целуя. Я что-то кричал, я тряс ее, я ощупывал губами ее щеки, лоб, шею, каждый ее палец на руке, я умолял ее простить меня до тех пор, пока суетливые и грубые люди в белом не оттащили меня к кустам и не перенесли Татьяну в машину «Скорой помощи».

Мозги мои, наверное, сварились всмятку, и в каком-то странном полусне я долго сидел на земле, откинувшись на упругие и пружинистые ветви кустарника, глядя, как пожарная команда щедро поливает из шлангов обугленный остов дома, как синие блики от проблесковых маячков милицейских и пожарных машин разбиваются о стволы деревьев и выкрашивают лица работников усадьбы в трупный цвет.

– Стас! Стас, черт подери! Это ты? – Меня тряс за плечо Родион. Склонившись надо мной, он заглядывал мне в лицо.

– Она… умерла? – едва слышно спросил я.

– Кто? О ком ты говоришь? Где твоя куртка, козел ты безрогий! Почему ты в этом пальто?

Я не понимал, почему он так кричит на меня, какая ему разница, в чем я одет в эту дикую ночь. Родион схватил меня за грудки и посадил на лавку. Потом присел рядом, заглядывая мне в лицо.

– Ты хоть немного соображаешь или нет? – зло кричал он. – Можешь ответить на мой вопрос? – Он бил меня по щекам, не зная, что они обожжены. Мне было больно, я морщился и вяло прикрывался ладонями. Они тоже были в волдырях. – Ответь мне, почему ты в этом пальто?!

– Мы поменялись одеждой…

– С кем?!

– С ним.

– Со Столешко?! – с отчаянием воскликнул Родион.

– Да.

– Но зачем, кретин?!

– Долго объяснять.

– Дубина-а-а! – взвыл Родион, резко встал и подбоченил руки. – Ты понимаешь, что я принял его за тебя? Он обвел меня вокруг пальца, как мальчишку! Я вижу – кто-то стоит на другом берегу пруда. Я в темноте только куртку разглядел и решил, что это ты… Он, значит, знаками показывает, чтобы я не приближался, и шепчет, что Столешко только что побежал в сторону оврага. Надо, дескать, взять его в кольцо… Это просто цирк! Как мальчишку провел! Нет, я этого не переживу! Бегу с ментами в овраг, там мы, как идиоты, полчаса ползаем по земле… Это просто смешно! Это комедия! Я еще никогда так не веселился, как на этом грандиозном спектакле!

Он хохотал. В свете автомобильных фар его лаковые туфли блестели, как шерсть черной пантеры, а белоснежный шарф, нежащийся на воротнике пальто, отливал холодным лунным серебром.

Я брел по горбатому мосту, глядя на темную воду, в которой отражались ветви деревьев, и оттого пруд напоминал покрытое сетью трещин зеркало. Рассвет был медленным и тяжелым, в котором трудно уловить момент, когда закончилась ночь и наступило утро. Клочки тумана, смешиваясь с остатками дыма, плыли над парком. В них увязали звуки, и мне казалось, что я оглох или смотрю немой черно-белый фильм.

Панин с красными от дыма и недосыпа глазами бегал по усадьбе с группой криминалистов, демонстративно отворачивался от меня, когда мы встречались, и всякий раз сквозь зубы цедил: «Никуда не уходи!», или: «Будь здесь!» Пожарные машины, кажущиеся инородными телами в бесцветном мире, перепахивая мощными колесами аллею и тропинки, покидали территорию. Серый фургон с закрывающейся на засов задней дверью увез труп Мухина. На двух «Скорых» в больницу отправили врача Герасимова с пулевым ранением в живот и охранника с обожженным кислотой лицом. Филя поехал в отделение милиции на «шестерке» из дорожно-постовой службы – на переднем сиденье, без наручников. Остальным служащим разрешили разойтись по своим домам.