три раза в день и купается. Когда никого поблизости нет, я тоже купаюсь. Вода там чистая и теплая, не хочется даже выходить... Однажды к нашему источнику приползла змея. Высунула тоненький язычок и показала его мне. Я тоже показала ей язык и спросила: «Ты тоже здесь купаешься?» И змея кивнула мне головкой. Купаться она в тот раз, видно, не хотела, — повернулась и уползла. Мне стало жаль, что она так вот сразу и ушла... Так у нас летом. А зимой тоскливо. Не к кому зайти поболтать. К нам тоже никто не ходит. Раньше каждое воскресенье приезжали гости. А нынче великим боярам просто стыдно с нами разговаривать. Отец злится и упрямо носит опинки[50] из свиной шкуры. Сапоги упрятал в сундук и приказал надеть их ему не раньше, чем будут класть в гроб. Деньги у него еще есть, но для дома не хочет купить и гвоздя. В наши дни, говорит, каждую денежку, вытянутую из кошелька, считай пропавшей: либо ее у тебя украдут, либо отберут обманом. Так и держит деньги в сундуке под замком, бережет для свадьбы моей да приданого. А недавно приходил к нам один турок, Ибрагим-эффенди. Отец повел его в большую гостиную. Я сразу поняла, что он давно уже с ним знаком и терпеть его не может. Если турок появится снова, отец его прибьет...

— Он не говорил тебе, зачем приходил осман?

— Нет. Но сказал, чтобы я убегала от него, как от заразы, ежели повстречается...

Ибрагим-эффенди редко появлялся при княжьем дворе. Турок бездельничал, жирел и празднословил. Проводил несколько дней в столице, затем — в Бендерах. Разъезжал по другим крепостям, где стояли войска осман. Прислушивался, присматривался, во всем копался, наматывал на прялку мысли известия большие и малые затем отсылал их дяде, великому визирю. Георгицэ хотел бы расспросить о нем подробнее, но тут во дворе поднялся шум. Скрипнули, открываясь, большие ворота: стало слышно, как Костаке Фэуряну погоняет волов:

— Хэйс[51], скотина проклятая! Хэйс, не слышишь? Задери тебя волки!

Капитан Георгицэ поспешил навстречу хозяину. Посередине двора, подхватив одной рукой тяжелое ярмо, распутал распорки. Цыганенок в собачьей кушме повел волов к стойлу. Костаке бросил в телегу кнут, продолжая ворчать:

— Ну и волы, ну и чертовы твари! И стары, и упрямы. Надрываешь глотку в крике, а они чехвостят рогами плетни, будто ослепли совсем.

— Брось, отец, хватит их проклинать. Такими уж сотворил их, верно, господь, — сказал Георгицэ, пожимая ему руку.

Костаке взглянул на него сначала исподлобья. Но вовремя вспомнив, что, если в доме есть вертлявая девчонка, надо присмотреть также парня, готового звать его отцом, Костаке усмехнулся.

— Полно, полно, будешь меня учить... Хватайся-ка лучше за мешки...

Они втащили мешки по лестничке на чердак, в теплый полумрак. Отряхнулись от мучной пыли и вошли в дом. Кареглазая хозяюшка согрела мужчинам кувшин вина, приправленного перцем, — по вкусу Костаке. Налила по кружке, выпили по глотку.

— Здоров-силен? — с хрипотцой спросил Костаке.

— Спасибо, здоров.

— А мы вот возимся со старостью своей и недолей. В иные годы на мельницу ездили четыре-пять раз, двумя и тремя возами. Да и там неделями дожидались очереди. Ныне с этим делом стало легко: все мешки на одном возу умещаются, всю муку за единую ночь смолоть успеваешь. Мельник ругается: надоело, мол, лодыря гонять. Нынче человек приходит с одним мешком, завтра — с единою сумой. Ни тебе работы, ни заработка. Наслал господь на наши головы испытание. Задери погибель чертову нищету! — Искалеченное волком плечо хозяина дернулось, и голова — следом, словно кивая на что-то лежавшее слева.

Со двора донесся стук: ломились в ворота. Раздался крик:

— Капитан Георгицэ здесь?

Цыганенок в собачьей кушме ответил:

— Здесь! Чего надо?

— Зови немедля! Приказ государя!

Хозяин с дочерью и гостем вышли во двор. За воротами виднелась островерхая кушма княжьего воина.

— Что там стряслось, Маня? — узнал его капитан Георгицэ.

— Спешное дело, капитан. Садись скорее в седло, государь приказал мигом быть к нему.

Георгицэ мгновенно натянул кожушок, надел кушму с орлиным пером.

— Прости, отец, служба, — сказал он хозяину.

Лина в молчании следила за ним. Лишь теперь капитан вспомнил, что его возлюбленная — одинокое, слабое существо. Захотелось расцеловать девушку на прощанье; но при стольких свидетелях Георгицэ на то не решился. Капитан ласково коснулся ее щеки и вскочил в седло.

Глава III

1

Капитан Георгицэ и княжий воин мастер[52] Маня держали путь к Петру Алексеевичу, царю московитов.

Миновав рощу, всадники двинулись по большой открытой дороге. Ехали молча. Оба успели притомиться, но пристанища для отдыха не было еще видно.

— Хвалился ты перед государем, будто знаешь Землю Московскую из конца в конец. Да, кажется, не совсем это так, — проворчал капитан Георгицэ.

Мастер Маня, толкнув шпорой своего серого коня, придвинулся ближе.

— Кочуя по свету, набираешься ума-разума, — ответил он неопределенно, — узнаешь людей и места...

— Чего я еще не повидал, Маня, кружа с тобою этак по Украине? Можно сказать — всего насмотрелся. Аж в глазах колет. Когда поехали мы с тобою вверх и переправились через Днестр у Рашкова, до Москвы, по твоим словам, оставалось перевалить две горки. Когда ты меня водил по всему Подолью — я тебе еще верил. Испили мы воды из Буга, отобедали в Умани, побывали в Белой Церкви, на Днепре, на Суле-реке, в Ахтырке... Куда ведешь ты меня теперь? — спросил капитан Георгицэ, надвигая глубже на лоб косматую кушму.

— Теперь уже твоя милость ведет меня... Разве не сказал тебе старый казак, у которого мы ночевали, что царь уже близко? Прослышал его величество, что два мудрых воина из Молдавии его разыскивают, и самолично выступил нам навстречу.

— Насчет царя ты шутки брось. Царь — святой муж. Он не проводит время, как другие императоры и короли, в развлечениях и пустых разговорах, не спит, не пирует, не предается лени. Он устрояет свою державу. Строит корабли, льет пушки, кует сабли. Собирает и обучает полки. Наставляет своих генералов. Присматривает за боярами. Лодырей побивает булавой. Так и