и полицейские проверяют каждый автобус, прибывающий в город из аэропорта.

– Она была здесь, – сказал Мел, – но тогда мы еще ничего не знали…

– Не очень-то мы были поворотливы, – проворчал Уэзерби и поглядел на Таню, а потом на инспектора Стэндиша, который пока не произнес ни слова. Таня поняла, что Уэзерби с досадой вспомнил сейчас, как он от нее отмахнулся: «Бросьте вы!» – Придется нам все-таки информировать командира экипажа, – сказал он. – Пусть у нас пока одни только предположения, он имеет право знать о них.

– Может быть, сообщить приметы Герреро, чтобы капитан Димирест мог последить за ним, не привлекая его внимания? – сказала Таня.

– Если вы найдете это нужным, – сказал Мел, – тут мы можем вам помочь. Есть люди, которые его видели.

– Хорошо, – сказал Уэзерби, – сейчас мы этим займемся. А пока что, Таня, свяжитесь с нашим диспетчером. Скажите, что через несколько минут нам надо будет передать важное сообщение рейсу два – пусть подключат спецсвязь. Я хочу, чтобы это прошло по закрытому каналу, а не в открытый эфир. Пока еще не время оповещать всех.

Таня снова взяла трубку.

Мел обратился к Банни:

– Как вас зовут?

Она назвала себя, явно нервничая. Взоры всех были обращены на нее. Мужчинам невольно бросился в глаза ее пышный бюст. Уэзерби чуть не присвистнул, но вовремя сдержался.

– Вы поняли, о каком пассажире идет речь? – продолжал Мел.

– Я?.. Нет, не совсем…

– Его зовут Д. О. Герреро. Вы, кажется, час назад выписывали ему страховой полис, так?

– Да.

– Вы при этом хорошо к нему присмотрелись?

Банни покачала головой.

– Нет, особенно не присматривалась. – Ответ прозвучал тихо. Банни облизнула губы.

Мел с удивлением на нее поглядел.

– Когда я говорил с вами по телефону, мне показалось…

– Страховалась уйма народу… – попыталась оправдаться Банни.

– Но вы же сказали, что вам запомнился этот пассажир!

– Нет, это был какой-то другой.

– Значит, вы не помните пассажира по фамилии Герреро?

– Нет.

Мел был озадачен.

– Разрешите мне, мистер Бейкерсфелд. – Нед Ордвей шагнул вперед и пригнулся почти к самому лицу Банни. – Не хотите впутываться в это дело, так, что ли? – Голос Ордвея звучал резко – это был типичный голос полицейского; мягкого тона, каким Ордвей разговаривал с Инес Герреро, не было и в помине.

Банни вздрогнула и отшатнулась, но промолчала.

– Так или нет? Отвечайте! – настаивал Ордвей.

– Я ничего не знаю.

– Неправда! Знаете. Вы не хотите помочь, потому что боитесь, как бы для вас чего худого не вышло. Мне таких, как вы, видеть приходилось. – Ордвей говорил презрительно, швыряя слова ей в лицо. Он был груб, беспощаден – Мелу впервые открывалась эта сторона его натуры. – Ну так вот что я вам скажу, красотка. Если вы боитесь неприятностей, то на них-то вы как раз и нарываетесь. Если же хотите избежать их – пока не поздно, – надо отвечать на вопросы. И отвечать быстро! Нам каждая секунда дорога.

Банни молчала – ее била дрожь.

– Послушайте, девушка, – сказал Мел. – На этом самолете около двухсот человек. Не исключено, что их жизнь в опасности. Я спрашиваю вас еще раз: вы помните человека по фамилии Герреро?

Банни медленно опустила голову.

– Да.

– Опишите его, пожалуйста.

Сначала запинаясь, потом все увереннее Банни принялась описывать внешность Д. О. Герреро.

Все напряженно слушали, и портрет Герреро возникал перед их мысленным взором: худой, костлявый человек, бледное лицо с ввалившимися щеками, острый подбородок, тонкие губы, рыжеватые усики, длинная тощая шея, трясущиеся руки, все время нервно перебирает пальцами. Оказалось, что у Банни весьма острый, наблюдательный глаз.

Уэзерби, сидя за столом Мела, записывал этот словесный портрет для радиограммы Вернону Димиресту, которую он уже начал составлять.

Когда Банни рассказала, что у Герреро едва набралось десять долларов, чтобы заплатить за страховку, а итальянских денег не было и в помине и что он ужасно нервничал, пересчитывая мелочь, а потом невероятно обрадовался, обнаружив пятидолларовую бумажку во внутреннем кармане пиджака, Уэзерби перестал писать и с испугом и возмущением уставился на Банни:

– Боже милостивый! И вы, невзирая на это, выписали ему полис? Да вы что – рехнулись?

– Я думала… – растерянно начала Банни.

– Ах вы думали! И все-таки ничего не предприняли, не так ли?

Бледная, перепуганная Банни молчала.

Мел напомнил:

– Мы теряем время, Берт.

– Я знаю, знаю… – Пальцы Уэзерби судорожно сжали карандаш. – Дело не только в ней, – пробормотал он, – и даже не в тех, кто оплачивает ее услуги. Дело в нас самих – себя винить надо. Мы же согласны в душе с пилотами, которые восстают против страхования жизни в аэропорту, но у нас не хватает мужества это признать. И мы позволяем страховым компаниям делать свое грязное дело…

Мел повернулся к инспектору Стэндишу:

– А вы, Гарри, можете добавить что-нибудь по поводу этого Герреро?

– Нет, – сказал Стэндиш. – Я не был так близко от него, как эта молодая особа, и она заметила то, чего не заметил я. Но как он держал чемоданчик – на это я обратил внимание. Могу добавить только одно: если там действительно находится то, что вы думаете, пусть никто и не пытается отнять у него чемоданчик.

– Так что же вы предлагаете?

– Я ведь не специалист в таких делах, – сказал таможенник, – что я могу предложить? Но по-моему, здесь можно действовать только хитростью. Ведь если это бомба, значит, у нее должен быть взрыватель и, вероятно, с таким устройством, чтобы его можно было быстро привести в действие. Сейчас бомба у него в руках. Если кто-нибудь попытается ее отнять, он сообразит, что его планы раскрыты и, значит, ему нечего терять. – Стэндиш помолчал и добавил угрюмо: – А при таком напряжении палец, лежащий на взрывателе, может дрогнуть…

– Нам, конечно, по сути дела, еще ничего не известно, – сказал Мел. – Быть может, это просто какой-то чудак и в чемоданчике у него нет ничего, кроме пижамы.

– Если хотите знать мое мнение, – сказал таможенный инспектор, – то я думаю, что это не так. К великому моему сожалению. Тем более что этим рейсом улетела моя племянница.

Стэндиш был очень расстроен: если случится самое худшее, как сообщит он такую весть своей сестре в Денвер? Ему вспомнилось прощание с Джуди: какая она прелестная, юная и как беззаботно играла с сидевшим рядом ребенком. «До свидания, дядя Гарри, прощайте», – сказала она, и он чмокнул ее в щеку. В бессильном отчаянии он упрекал теперь себя за то, что не действовал более решительно, не принял никаких мер в отношении человека с чемоданчиком.

«Ладно, – подумал он. – Если даже теперь уже поздно, все равно надо