аналитическая психология есть реакция на чрезмерную рационализацию сознания, которое, пытаясь подчинить себе природу, изолируется от последней и таким образом лишает человека его естественной истории. Человек словно перемещается в ограниченное настоящее, в короткий промежуток между рождением и смертью. Это ограничение внушает ему, что он – случайное и бессмысленное порождение; именно это чувство мешает нам жить с той полнотой, которая необходима для полноценного наслаждения жизнью. Наша жизнь будто замирает, она больше не принадлежит человеку полностью. Вот почему немалая часть непрожитой жизни попадает в бессознательное. Люди живут так, словно ходят в слишком тесной обуви. Качество вечности, столь характерное для жизни первобытного человека, в нашей жизни отсутствует. Окружив себя стеной рациональности, мы отделились от вечности природы. Аналитическая психология пытается разрушить эту стену, заново извлекая образы-фантазии бессознательного, когда-то отринутые рациональным разумом. Эти образы находятся по ту сторону стены, они часть нашей природы, глубоко погребенная в нашем прошлом, часть, от которой мы укрылись за стенами рационализма. Аналитическая психология стремится разрешить возникший конфликт с природой, не через возвращение к природе вместе с Руссо, а через сохранение уровня сознания, которого мы благополучно достигли, и через обогащение нашего сознания пониманием психических оснований нашей натуры.

[740] Тот, кому удалось совершить подобный прорыв, всегда говорит о громадном облегчении. Но ему не дано долго наслаждаться, поскольку сразу же встает вопрос о том, каким образом новоприобретенное знание может быть ассимилировано. Объекты по обе стороны стены поначалу кажутся несовместимыми. Необходим перевод на современный язык или, пожалуй, даже создание нового языка. Тем самым мы возвращаемся к вопросу о мировоззрении, которое должно помочь в установлении гармонии с историческим человеком внутри нас, чтобы глубокие аккорды прошлого не заглушались резкими криками рационализма; чтобы бесценный свет индивидуального духа не погас в беспредельном мраке природного психического. Едва затронув этот вопрос, мы вынуждены покинуть область науки, ибо теперь нам требуется творческая решимость доверить нашу жизнь той или иной гипотезе; иными словами, здесь начинается территория этики, без которой мировоззрение немыслимо.

[741] Полагаю, что своим докладом мне удалось ясно показать – аналитическая психология не является мировоззрением, но способна внести значительный вклад в его формирование.

XV. Реальное и сверхреальное

Впервые опубликовано в журнале «Der Querschnitt», XII, Берлин, декабрь 1932 г.

Реальное и сверхреальное

[742] Я ничего не знаю о «сверхреальности». Все, что я могу знать, содержит в себе реальность, ведь все, что воздействует на меня, является реальным и фактическим. Если нечто на меня не действует, то я его не замечаю и, следовательно, не могу ничего о нем знать. Следовательно, я могу утверждать что-либо только о реальных объектах, но не о том, что является нереальным, сверхреальным или субреальным. Если, конечно, кому-то не придет на ум ограничить понятие реальности таким образом, чтобы качество реального было применимо лишь к отдельному фрагменту мировой реальности. Такое сведение реального до так называемой материальной или конкретной реальности объектов, воспринимаемых в ощущениях, есть плод специфического способа мышления – того самого, что лежит в основе «надежного здравомыслия» и обыденного использования языка. Это мышление опирается на знаменитый принцип «Nihil est in intellectu quod non antea fuerit in sensu»[534], пускай в нашем разуме много такого, чего нельзя вывести из ощущений. Согласно этой точке зрения, «реально» все, что поступает или якобы поступает, непосредственно или опосредованно, из внешнего мира, доступного нам через ощущения.

[743] Такая ограниченная картина мира отражает односторонность западного человека, вину за которую очень часто и несправедливо возлагают на греческий интеллект. Сведение мира к материальной реальности вырезает чрезвычайно большой кусок реального как целого, но он все равно остается лишь фрагментом, а вокруг него простирается сумрак, который следовало бы назвать нереальным или сверхреальным. Подобная узкая перспектива чужда восточному взгляду на мир, который вследствие этого не нуждается в каком-либо философском понятии сверхреальности. Наша произвольно ограниченная реальность постоянно находится под угрозой «сверхчувственного», «сверхъестественного», «сверхчеловеческого» и целого множества других факторов. Восточная реальность включает в себя все перечисленное как данность. Для нас зона нарушений начинается уже с понятия «психическое». В нашей реальности психическое не может быть ничем иным, кроме как плодом стороннего вмешательства, исходным следствием физических причин, «секрецией мозга» или чем-то, не менее «вкусным». Одновременно этому придатку материального мира приписывается сила тянуть себя, так сказать, за волосы, не только проникать в тайны физического мира, но также, в облике «разума», познавать самое себя. При этом за ним признается лишь положение косвенной (indirekte) реальности.

[744] «Реальна» ли мысль? Может быть, при таком-то образе мышления, но лишь постольку, поскольку она относится к чему-то, что может быть воспринято чувствами. Если же нет, то мысль считается «нереальной», «вздорной», «фантастической» и т. д., то есть объявляется несуществующей. На практике это происходит постоянно, несмотря на философскую чудовищность такой трактовки. Мысль была и есть, пусть для нее отсутствует осязаемая реальность; она даже обладает следствиями, иначе ее никто бы не заметил. Но, поскольку крошечное слово «есть» наш способ мышления соотносит с чем-то материальным, «нереальная» мысль вынуждена довольствоваться существованием в призрачной сверхреальности, то бишь в нереальности. При этом мысль оставляет неоспоримые следы своего присутствия; возможно, мы ею чрезмерно увлеклись и тем самым слегка опустошили свой банковский счет.

[745] Наше практическое представление о реальности, по всей видимости, нуждается в пересмотре. Это настолько очевидно, что даже популярная литература начинает включать всевозможные виды «сверх понятий» в свой запас расхожих выражений. Мне это явление, безусловно, приятно, поскольку и вправду что-то не совсем в порядке с тем способом, каким мы смотрим на мир. Крайне редко в теории и почти никогда на практике мы вспоминаем, что сознание не имеет прямого отношения ни к каким материальным объектам. Мы не воспринимаем ничего, кроме образов, косвенно передаваемых нам сложным нервным аппаратом. Между нервными окончаниями чувственных органов и образом, который возникает в сознании, располагается бессознательный процесс, преображающий физический факт света, например, в психический образ «свет». Без этого затейливого бессознательного процесса трансформации сознание не смогло бы воспринять ничего материального.

[746] Вследствие сказанного то, что видится нам непосредственной реальностью, на самом деле состоит из тщательно обработанных образов; более того, мы сами живем непосредственно и исключительно в мире образов. Чтобы определить, хотя бы приблизительно, реальную природу материальных объектов, нам необходимы детальный аппарат и сложные процедуры химии и физики. Эти дисциплины – фактически инструменты, посредством которых человеческий интеллект может приподнять обманчивую завесу образов и заглянуть в не-психический мир.

[747] То есть мир, который мы видим, далек от материального; это психический мир,