относительной свободы воли естественным образом обусловливает возможность отступления от архетипа и, как следствие, от инстинкта. При таком отступлении возникает расщепление психики на сознание и бессознательное, а последнее приступает к активной деятельности. Как правило, это крайне неприятно, ибо бессознательная деятельность принимает форму внутренних, неосознаваемых пристрастий, которые проявляются через симптомы, то есть косвенно. Рано или поздно складываются ситуации, когда кажется, будто бы отделения от матери по-прежнему не произошло.

[725] Хотя первобытный разум не знал этой дилеммы, она ощущалась довольно остро, поэтому переход от детства к взрослому возрасту сопровождался крайне важными обрядами – ритуалами возмужания и посвящения в мужчины, цель которых была вполне очевидной – магически отлучить ребенка от родителей. Инициация стала бы совершенно излишней, не воспринимайся отношение детей с родителями тоже как полностью магическое. Но «магическое» – это все, к чему причастны бессознательные влияния. Впрочем, целью обрядов было не только отделение от родителей, но и переход человека во взрослое состояние. Никакой тоски, никакой оглядки на детство; для этого требовалось удовлетворить требования пострадавшего (verletzten) архетипа. Потому через обряды близкая и тесная связь с родителями замещалась другой – а именно, с кланом или с племенем. Этой цели служило нанесение на тело особых знаков, обрезание и нанесение шрамов, заодно с мистическими наставлениями, которые юноша получал в ходе инициации. Нередко такие обряды носили откровенно жестокий характер.

[726] Таким способом первобытный человек, в силу неведомых ему самому причин, пытался соответствовать притязаниям архетипа. Простого отделения от родителей было недостаточно, требовалась некая церемония, довольно схожая с жертвоприношением тем силам, которые способны подчинить себе юношу. Это ясно показывает могущество архетипа: он заставляет дикаря поступать наперекор природе, чтобы не оказаться ее жертвой. Таково происхождение всякой культуры, неизбежный результат обретения сознания и возможности отступать от исполнения бессознательных законов.

[727] Наш мир давно оставил позади такие практики, но отсюда вовсе не следует, что природа хотя бы в малой степени утратила свою власть над нами. Мы попросту научились обесценивать эту власть. Однако мы мгновенно впадаем в растерянность, стоит лишь поставить перед нами вопрос о том, каким образом мы должны справляться с воздействием бессознательных элементов. Ведь для нас невозможны первобытные обряды, они выглядят искусственным и совершенно бесполезным шагом вспять: для их отправления мы успели стать слишком уж критичными и психологичными. Задай кто-нибудь этот вопрос мне, я бы тоже растерялся. Могу сказать лишь следующее: я многие годы подмечал за своими пациентами те способы, какие они инстинктивно выбирали, желая выполнить требования бессознательного. Подробно рассказывать о моих наблюдениях означало бы выйти очень далеко за рамки доклада, и потому я вынужден отослать вас к специальной литературе, где данный вопрос всесторонне обсуждается[529].

[728] Если этим докладом мне удастся помочь вам понять, что в нашей бессознательной психике продолжают действовать те силы, которые издавна проецировались вовне в образах богов и которым приносили жертвы, я сочту свою задачу выполненной. Самим фактом признания мы докажем, что многочисленные религиозные практики и верования, с древнейших времен игравшие столь важную роль в истории человечества, не сводятся к произвольным измышлениям и воззрениям отдельных людей, что они своим происхождением в большей степени обязаны влиянию бессознательных сил, которыми нельзя пренебрегать без угрозы нарушения душевного равновесия. Приведенный мною пример материнского комплекса является, конечно, лишь одним из многих случаев. Архетип матери – всего-навсего частный случай, сюда можно легко добавить целый ряд других архетипов. Такое обилие бессознательных доминант объясняет многообразие религиозных представлений.

[729] Все эти факторы по-прежнему действуют в нашем психическом, сменились только их выражение и оценки, но фактическое существование и активность сохранились. То обстоятельство, что сегодня они понимаются как психические величины, представляет собой новую формулировку, новое выражение, которое, возможно, позволит нам выявить новый способ взаимодействия с бессознательным. По моему мнению, такую возможность нельзя упускать, ведь коллективное бессознательное ни в коем случае не отнесешь к темным закуткам психического: это громадное хранилище исторического опыта, накопленного за бесчисленные миллионы лет, отголосок доисторических событий, к которому каждое столетие добавляет беспредельно малую толику вариаций и дифференциаций. Поскольку коллективное бессознательное есть именно отпечаток всех мировых процессов (weltgeschehens), запечатленный в структуре мозга и симпатической нервной системы, то в целом оно предстает своего рода вневременным и вечным образом мира, уравновешивающим нашу сиюминутную сознательную картину мира. Это другой, если угодно, зеркальный мир. Но, в отличие от простого зеркального образа, бессознательный образ обладает особой энергией, независимой от сознания; благодаря этой энергии он может оказывать на нас сильнейшие воздействия, незаметные на поверхности, однако тем сильнее сказывающиеся изнутри. Эти воздействия скрыты от всех, кто отказывается критически рассматривать свой сиюминутный образ мира, а потому не в состоянии познать самих себя. Мир имеет не только оболочку, но и изнанку, он не только видим снаружи, но постоянно воздействует на нас в вечносущем настоящем (zeitloser gegenwart), из глубочайших и, по-видимому, предельно субъективных уголков психики – все это, несмотря на очевидные признаки древней мудрости, я считаю заслуживает внимания и должно быть признано новым фактором мировоззрения.

[730] Аналитическая психология – не мировоззрение, а наука, и в этом качестве она поставляет материал или инструменты, с помощью которых человек способен создать, ниспровергнуть или восстановить свое мировоззрение. Сегодня многие полагают, будто они способны учуять мировоззрение в аналитической психологии. Хотелось бы и мне быть одним из них, потому что тогда я избавился бы от необходимости проводить исследования и предаваться сомнениям, смог бы ясно и четко указать путь, ведущий в рай. К сожалению, мы еще очень далеки от этого. Я лишь экспериментирую с мировоззрением, пытаясь выяснить, каковы значение и масштабы происходящих сегодня событий. Но этот эксперимент есть в некотором смысле тот самый путь, ибо, когда все сказано и сделано, наше собственное существование – тоже эксперимент природы, попытка нового синтеза.

[731] Наука никогда не будет мировоззрением, она всегда не более чем инструмент. Возьмем мы этот инструмент в руки или нет, зависит от того, каким мировоззрением мы уже обладаем, так как нет на свете человека, вообще лишенного мировоззрения. В крайнем случае он располагает мировоззрением, которое навязано ему воспитанием и окружением. Если ему подсказывают, цитируя Гете, что «счастлив мира обитатель // Только личностью своей»[530], то он без колебаний ухватится за науку и ее выводы, чтобы, используя их в качестве инструмента, создать мировоззрение и тем самым собственное воплощение. Но если унаследованные убеждения твердят, что наука – не инструмент, а цель сама по себе, то он последует призыву, который за последние приблизительно сто пятьдесят лет звучит все громче