Суеверный страх постепенно овладел душой старого шведа, да и мое сердце наполнилось немым смятеньем. Мы перестали следить за кораблем, сочтя это занятие совершенно бесполезным. Привязав друг друга насколько возможно крепко к основанию рухнувшей бизань-мачты, мы только и делали, что с тоскою взирали на бесконечный океан. Нам нечем было измерять время, и мы не видели ни единой возможности определить свое местоположение. Ясно было лишь одно: нас унесло на юг дальше, чем кого-либо из мореплавателей прошлого, поэтому мы и удивлялись, что до сих пор не встретили обычных для этих широт плавучих льдов.

Между тем каждая следующая минута могла стать для нас последней, ибо любой из огромных, как горные хребты, валов грозил опрокинуть нашу утлую посудину. Высота их превосходила всякое воображение, и я считал истинным чудом, что мы до сих пор еще не покоимся на дне океана. Мой спутник списывал это на малую загрузку трюмов и превосходные мореходные качества нашего судна, но я невольно ощущал всю беспочвенность надежды и упорно готовился к гибели, которую, как я полагал, ничто на свете не могло оттянуть более чем на час. С каждой пройденной нами милей мертвая зыбь усиливалась, и гигантские черные валы вздымались все выше. Порой у нас захватывало дух, когда мы взлетали на высоту, казалось, недоступную даже альбатросам, а порой темнело в глазах во время спуска в сущую водяную преисподнюю, где воздух был зловонным и спертым и ни малейший звук не нарушал дремоты подводных чудищ.

Мы как раз находились на дне одной из таких пропастей, когда во тьме страшно прозвучал истошный крик моего спутника. «Смотрите! Смотрите! — завопил он прямо мне в ухо. — Господь всемогущий, вы только взгляните на это!»

Едва он умолк, я заметил, что стены водяного ущелья, на дне которого мы как раз находились, озарило тусклое багровое сияние, его мерцающий отблеск коснулся и палубы нашего судна. Подняв глаза вверх, я увидел зрелище, от которого кровь остановилась у меня в жилах, а сердце заледенело. На огромной высоте прямо над нами, на самом краю крутого водяного обрыва, вздыбился гигантский военный корабль водоизмещением не меньше четырех тысяч тонн. Но хотя он висел на гребне волны, в десятки раз превосходившей его собственную высоту, я видел, что его истинные размеры все равно больше любого известного мне линейного корабля или торгового судна Ост-Индской компании. Колоссальный матово-черный корпус не покрывали обычные для всех таких кораблей резные украшения. Из открытых портов торчали стволы бронзовых орудий, а их тщательно отполированные поверхности отражали свет многочисленных ходовых огней, поднятых на снастях. Но особый ужас внушило нам то, что этот корабль, как бы пренебрегая яростью бушующего океана, несся на всех парусах навстречу ураганному ветру совершенно сверхъестественной силы. В первые мгновения мы видели только носовую часть корабля, медленно поднимавшегося из жуткого черного провала. На одно мгновение, полное невыразимого ужаса, он застыл на головокружительной высоте, словно наслаждаясь собственным величием и мощью, затем вздрогнул, помедлил — и стремительно обрушился вниз.

В тот миг душу мою охватил необъяснимый покой. С трудом пробравшись как можно ближе к корме, я без малейшего трепета ожидал неминуемой смерти. Наш корабль больше не мог противостоять стихии и зарылся носовой палубой в надвигавшийся вал. Поэтому удар низвергавшейся вниз черной массы другого корабля пришелся как раз на ту часть его корпуса, которая уже скрылась под водой. В результате меня подбросило в воздух и со страшной силой швырнуло в сторону корабля-чужака, где я немедленно вцепился в ванты.

Когда это произошло, чужое судно как раз выполняло поворот оверштаг[142], и, очевидно, благодаря суматохе на палубе, никто из команды не обратил на меня ни малейшего внимания. Никем не замеченный, я вскоре отыскал грот-люк, который был слегка приоткрыт, и вскоре оказался в трюме. Почему я так поступил, право, не могу сказать. Возможно, причиной моего стремления укрыться был глубокий трепет, охвативший меня при первом же взгляде на экипаж этого корабля. Я не стал бы доверять свою судьбу существам со столь зловещим и странным обликом. Поэтому я предпочел юркнуть в трюм и не показываться им на глаза. Там я соорудил себе убежище, отодвинув часть временной переборки, чтобы в случае необходимости быстро спрятаться между огромными корабельными шпангоутами[143].

Едва успел я с этим покончить, как звук шагов, раздавшийся в трюме, заставил меня воспользоваться убежищем. Вскоре мимо медленной и нетвердой поступью прошел какой-то человек. Лица его я не разглядел, но все же смог составить общее представление о его внешности. Все в ней свидетельствовало о весьма преклонном возрасте и крайней немощи. Колени этого человека сгибались под тяжестью лет, все тело дрожало, словно под непосильным бременем. Слабым, прерывистым голосом что-то бормоча на неизвестном языке, он пошарил в углу трюма, где были свалены грудой какие-то диковинные навигационные инструменты и полуистлевшие морские карты на пергаменте. Вся его манера держаться представляла собой смесь капризной суетливости впавшего в детство старца и величавого достоинства полубога.

В конце концов пришелец снова вернулся на палубу, и больше я его не видел…

* * *

Душой моей овладело чувство, для которого я не нахожу названия. Это ощущение не поддается анализу, ибо для него нет объяснений в уроках моего прошлого, и даже грядущее, боюсь, не даст мне к нему ключа. Для человека моего склада последнее соображение просто убийственно. Никогда — я в этом совершенно уверен — никогда не смогу я объяснить, не говоря уже о том, чтобы ясно истолковать, происшедшее. Однако нет ничего удивительного в том, что мое истолкование окажется неопределенным и расплывчатым, ведь мне придется заняться предметами, никем до меня не изведанными. Дух мой обогатился каким-то новым знанием, проник в некую новую субстанцию…

* * *

Уже немало времени прошло с тех пор, как я впервые ступил на палубу этого ужасного корабля, и мне кажется, что лучи моей судьбы начинают собираться в некий фокус. Его экипаж — непостижимые люди! Погруженные в размышления, смысл которых я не могу разгадать, они, не замечая меня, проходят мимо. Прятаться от них совершенно бессмысленно, ибо они упорно не желают вас видеть. Только что, минуту назад, я прошел прямо перед глазами первого помощника, а незадолго перед тем осмелился проникнуть даже в каюту капитана и похитил там письменные принадлежности, которыми пользуюсь сейчас. Изложив предшествующие события, я время от времени буду продолжать эти записки, пусть и отрывочно. Правда, я сильно сомневаюсь, что мне когда-либо подвернется оказия передать их людям, но я все же попытаюсь это сделать. В последнюю минуту я вложу свою рукопись в бутылку, запечатаю ее и брошу в море.