XIX Отец

[Август] сказал своим друзьям, что у него две избалованных дочери, и ему приходится терпеть их, – это государство (res publica) и Юлия.

Макробий, начало V в. н. э.[582] Пер. А. В. Щеголева

Фортуна вознесла тебя высоко; Ливия, неси это бремя… оставайся справедливой, будь выше невзгод и храни, если сможешь, присутствие духа. В то время, как мы ищем идеальную добродетель, будет лучше, если ты станешь первенствующей женщиной римлян (principis Romanae).

Анонимное сочинение, написанное, вероятно, в начале I в. н. э.[583]

Утрата младшего сына ошеломила Ливию; ее страдание усиливали слухи о том, что Август был причастен к смерти Друза. Светоний считал это абсурдным и был совершенно прав, однако слух этот, быть может, уже широко распространился. Жена Цезаря частным образом обратилась за советом к александрийскому философу Арею – человеку, который некоторое время пользовался уважением ее мужа. Интересно, что он в современной манере порекомендовал опечаленной матери при всяком случае говорить о своем сыне и выставить по всему дому напоказ его изображения. Антония, вдова Друза, несмотря на свои двадцать лет, отказалась вновь выйти замуж и перешла со своими детьми на постоянное жительство к свекрови. Обоим сыновьям было пожаловано прозвище (агномен) Germanicus (Германик) в честь побед их отца. Ливию сенат почтил некоторым количеством статуй в городе, а также предоставил ей право трех детей (ius trium liberorum); мертворожденные дети, подобно тому, который был у нее от Августа, официально не учитывались; и уже поэтому она не заслуживала такого статуса.[584]

Это пожалованье укрепило в обществе представление о Ливии как об идеальной римской матроне. Ее печаль была искренней, но не выходила за пределы приличий, которые мешали ей продолжать играть свою роль в общественной и частной жизни. Этим она отличалась от Октавии, которая после смерти Марцелла в значительной степени удалилась из поля зрения общества. В последние годы репутация Ливии была запятнана косвенным и прямым обвинением в интригах и убийстве. Во всех обвинениях заявлялось о тайных преступлениях, но даже самые жестокие ее критики никогда не говорили, что ее поведение в обществе не было безупречным. В то время, как она была прославлена за свою величайшую красоту, ее верность Августу никогда не подвергалась сомнению, и все изображают ее как женщину непорочную (в римском понимании жена, это та, которая спала только со своим мужем). Позволительно рассказать одну забавную историю. Когда мимо нее проводили несколько раздетых донага и ожидавших казни мужчин, то она будто бы утверждала, что обратила на них внимание не более чем на статуи, изображающие обнаженных людей. На Ливию смотрели как на преданную и угодливую жену; последнее качество, как утверждают, было присуще ей в столь значительной степени, что она лично выбирала своему мужу девушек в постель.[585]

Портреты Ливии с ее неувядающей красотой походят на изображения ее супруга, а волосы, одеяние и поза дышат величественной элегантностью. У нее изысканная внешность; действительно, ее образ многие перенимают, ее поведение всегда в границах, соответствующих римской аристократке. Ее челядь, состоявшая из рабов, вольноотпущенников и вольноотпущенниц, была чрезвычайно многочисленна, включая много специалистов-косметологов, а равно и, без сомнения, забавных deliciae(любимцев) и карликов, обученных развлекать и зачастую называемых героическими именами. Ливия наслаждалась ими и подбирала в свою челядь самых малорослых женщин в Риме. Вкус этот, вероятно, разделяло большинство других аристократических дам в кругу ее друзей, но Август полагал, что карлики и всякий, имеющий серьезный изъян, связаны с дурными предзнаменованиями, и он не питал к ним любви. 30 января 9 или 8 г. до н. э. Ливия праздновала свой пятидесятый день рождения. Здоровье ее, кажется, всегда было хорошим, причем даже печаль от утраты сына, несомненно, не умалила ее уверенность в себе и острый ум.[586]

Когда в 9 г. до н. э. Тиберий справлял овацию, то данный знаменитым женщинам обед, на котором председательствовали Ливия и Юлия, представлял собой зеркальное отражение пиршества, который Тиберий устроил сенаторам. Это было еще одним нововведением Августа, предоставлявшим женщинам более активное участие в праздновании победы, устроенном его семейством. Ливия не обладала формальной властью, но она и другие женщины императорского дома часто играли общественную роль таким образом, который совершенно отличался от того, как это делали в прошлом жены магистратов. Один источник даже говорил о Ливии как о принцепсе римских женщин, расширяя это чисто мужское понятие так, что можно считать подобное главенство над женами и дочерьми римлян присвоенным женщине.[587]

Вначале брак между дочерью Августа и сыном Ливии по всем приметам выглядел удачным. Юлия последовала за своим мужем, когда он отправился из Рима на Балканы, и от самой Аквилеи на границе между Северной Италией и Иллириком служила ему опорой. Кроме того, она была беременна, но обстоятельства в то время складывались неудачно, и их сын умер вскоре после рождения. Вероятно, это досадное событие омрачило их отношения, и по прошествии времени пара разошлась. Ходили слухи, что Юлия вынашивала коварные замыслы против Тиберия еще в то время, когда была замужем за Агриппой; он поверил в это и вознегодовал на нее. По мере того как он все хуже уживался с Юлией, сохранялась или даже возрастала его давнишняя любовь к Випсании. Когда Тиберию случилось неожиданно встретить в Риме свою первую жену, он последовал за ней с глазами, полными слез, и с выражением безнадежной тоски на лице. Семейством его были приняты меры к тому, чтобы они никогда вновь не встречались.[588]

Все больше и больше весьма различные по характеру Юлия и Тиберий приходили скорее в противоречие друг с другом, нежели дополняли друг друга. Будучи человеком сложным, который, несомненно, был способен хранить в памяти трепет и порыв своих отроческих лет, Тиберий придерживался строгого, или, вернее, старомодного взгляда на благовоспитанность, сочетавшуюся с ограничениями, которые налагало положение в обществе. Что касается всей родословной его семейства, то происхождение отца Тиберия ничем не примечательно, и своим настоящим видным положением он был обязан единственно только браку своей матери с Августом. Напротив, Юлия родилась дочерью Цезаря и триумвира, и, прежде чем достигла брачного возраста, ее отец стал единственным хозяином римского мира. По мере того как росла пропасть между супругами, она все более открыто стала выказывать презрение к происхождению своего мужа. Даже в этом случае он, как Меценат и Агриппа, был человеком, которого принцепс наделил почетом и властью, и точно то же самое было сделано в отношении сыновей Юлии.[589]

Покорно сыграв свою роль в политических планах отца, обеспечивая по очереди лояльность Марцелла, Агриппы и Тиберия и подарив ему в течение этого времени пять внуков, Юлия не видела оснований скрывать ни свою гордость за то, что она дочь Августа, ни свою любовь к роскоши и наслаждениям. Когда кто-то намекнул, что она сделала бы лучше, если бы подражала рассудительному и воздержанному образу жизни своего отца, она ответила: «Он забывает, что он Цезарь, но я помню, что я дочь Цезаря». Сознательно, как и Ливия, следуя моде, Юлия, будучи почти на двадцать лет моложе, придерживалась стиля гораздо более пышного и значительно более яркого. Один раз она поняла, что ее отец, ничего не сказав, не одобрил ее внешний вид. На следующий день она появилась в куда более скромном наряде, и радость отца была очевидна. «Разве это не более подходящий стиль для дочери Августа?» – сказал он, на что Юлия ответила: «Сегодня я оделась для взоров моего отца; вчера – для взоров мужа». Дочь Августа была остроумной и предпочитала скорее сама решать, как себя вести, нежели принимать наставления от других, будучи бо́льшую часть времени предоставленной самой себе, пока сначала Агриппа, а потом Тиберий отправлялись в походы. Ее гордость не переходила в заносчивость, и Юлия была популярна в Риме как сама по себе, так и благодаря восторгу, в который приходили от ее отца, мужей и сыновей (Macrobius, Saturnalia II. 5. 5, 7).