– Меньше законных прав, – объяснила Флик. – Ты, кстати, можешь на них в суд подать за вычеты из зарплаты.

– А как я докажу? – в недоумении спросила Робин. – Ты-то откуда такая подкованная?

– Я довольно активно участвую в рабочем движении. – Пожав плечами, Флик замялась. – А мать у меня – юрисконсульт по трудовому праву.

– Честно? – Робин позволила себе изобразить вежливый интерес.

– Честно, – ответила Флик, ковыряя под ногтями, – но мы не контачим. Я вообще с предками не общаюсь. Им, видишь ли, парень мой не нравится. И мои политические убеждения.

Расправив футболку «Хезболлы», она покрутилась перед Робин.

– А сами-то они каких убеждений? – спросила Робин, пытаясь смотреть мимо. – Консерваторы?

– Вполне возможно, – ответила Флик. – Обожали Бла-Бла-Блэра.

В кармане подержанного платья Робин завибрировал телефон.

– А по-маленькому где тут сходить?

– Вот там. – Флик указала на потайную лиловую дверь со штангами для бижутерии.

За лиловой дверью обнаружилась клетушка с грязным треснутым окном. На полуразвалившемся кухонном шкафчике, рядом с которым стоял сейф, расположились две бутылки моющего средства, накрытые заскорузлой тряпкой, и чайник. В такой тесноте было не повернуться, тем более что один угол занимал давно не мытый сортир.

Запершись в этой фанерной выгородке, Робин опустила стульчак, присела и начала читать длинное сообщение от Барклая, направленное одновременно ей и Страйку:

Пока Робин перечитывала сообщение, пришел ответ от Страйка:

В раздражении Робин ответила:

Встав, она спустила воду и вернулась в магазин, где перебирала товар компания одетых в черное готов, похожих на стаю нахохлившихся ворон. Робин бочком проскользнула мимо Флик и отметила, что почтальонская сумка лежит на полке под прилавком. Когда готы ушли, накупив эфирных масел и черных свечей, Флик в очередной раз проверила телефон и вновь погрузилась в унылое молчание.

Опыт Робин, полученный на многочисленных временных работах, подсказывал: ничто так не объединяет женщин, как разделенное понимание мужской подлости. У нее в телефоне появилось сообщение от Страйка:

С трудом подавив смешок, Робин фыркнула:

– За дуру меня держит.

– Че там?

– Да насчет бойфренда моего. С позволения сказать, – ответила Робин, засовывая телефон в карман. – Втирал мне, что с женой не живет. И как думаешь, где он сегодня ночевал? Мне доложили, что утром он аккурат от нее выходил. – Она шумно вздохнула и облокотилась на прилавок.

– Н-да, а мой парень, прикинь, западает на теток постарше, – ковыряя под ногтями, призналась Флик.

Робин помнила, что бывшая жена Джимми старше его на тринадцать лет, и понадеялась на новые откровения, но тут в магазин впорхнула компания девушек, говоривших на каком-то чужом языке – вроде бы на славянском. Они столпились вокруг корзины с подвесками-талисманами.

– Дзенькуе чи, – поблагодарила Флик, получая деньги от одной из покупательниц; девушки рассмеялись и похвалили ее произношение.

– Что ты им сказала? – спросила Робин, когда они ушли. – По-русски, что ли?

– По-польски. У родителей домработница была – полька, я от нее нахваталась. – Тут Флик внезапно затараторила, будто сглаживая оплошность: – Да, я всегда лучше с домработницами ладила, чем с предками, и вообще, разве можно считать себя настоящим социалистом, когда на тебя домработница пашет, согласна? Если своими силами с уборкой не справиться, так нечего занимать такие хоромы. Давно пора ввести нормирование жилплощади, конфисковать излишки, перераспределить землю и недвижимость в пользу нуждающихся.

– Это точно! – с энтузиазмом подхватила Робин, а Флик, похоже, воспряла духом, когда Бобби Канлифф, дочь покойного шахтера, профсоюзного активиста, простила ей родителей-толстосумов.

– Чай будешь? – предложила Флик.

– Давай, пить охота, – согласилась Робин.

– Ты что-нибудь знаешь о Реальной социалистической партии? – спросила Флик, вернувшись с двумя кружками в руках.

– Без понятия, – ответила Робин.

– Это не просто политическая партия, – заверила ее Флик. – Это общественное движение, мы организуем демонстрации, марши протеста и так далее, отстаиваем подлинные ценности рабочего класса, а не ту империалистическую херню, которой нас пичкают долбаные «новые лейбористы», прихлебатели тори. Мы не играем в старую политику, мы хотим изменить правила игры в пользу простых трудящихся…

Ее прервал «Интернационал» в исполнении Билли Брэгга[41]. Флик полезла в сумку, и Робин поняла, что это рингтон. Увидев, кто звонит, Флик напряглась.

– Я тебя оставлю ненадолго, справишься тут?

– Да не вопрос, – ответила Робин.

Флик скользнула в подсобку. Когда дверь захлопнулась, Робин расслышала ее слова:

– Ну что там? Виделись с ним?

Когда стало ясно, что дверь не откроется и можно действовать, Робин бросилась туда, где только что стояла Флик, присела на корточки и запустила руку под кожаный клапан ее сумки на длинном ремне. Своим содержимым сумка напоминала недра мусорной корзины. Пришлось разгребать залежи мятых бумажек, конфетных фантиков, чего-то липкого – вероятно, жеваной резинки; пальцы нащупывали то ручки без колпачков, то тюбики с косметикой, то значок с портретом Че Гевары, то пачку рассыпавшегося по всей сумке табака для самокруток, а то и запасные тампоны или перекрученный тканевый комок, который, как опасалась Робин, вполне мог оказаться ношеными трусами. Попытки расправить, прочесть и заново смять каждый клочок бумаги заняли немало времени. По большей части это, похоже, были черновики статей. Затем, через дверь у себя за спиной, Робин расслышала зычный голос Флик: