— Вы что, в монастырь его повезете?

— А почему же нет? Убогих пригревать — первая заповедь.Сгружу на крыльце, пусть монахи разбираются…

Он уехал, а я стояла на ступенях вокзала и смотрела вследуносящемуся в неизвестное очарованному страннику Овадии…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Я опять шла по Сельцу, опустошенному погромом, вдоль домов свыбитыми стеклами… Тягучий черный дым вываливался из окон и, как пьянаяблевотина, растекался по земле… Я взошла по цементным ступеням «Рюм.чной»,подняла перевернутый стул и села за единственный стол, ожидая, когда ко мнеподойдет официантка. В солонке, роль которой исполняло неаккуратно отрезанноедонце пластиковой бутылки, лежала горстка крупной серой соли. Я и неподозревала, что где-то на земле сохранились на столах такие толченыесталактиты. Вдруг из-за стойки вынырнул официант, положил передо мной на столкарту меню. Я раскрыла ее и увидела, что меню написано на иврите, поднялаголову и глазами встретилась с нашим Шаей. Молчи, сказал он мне строго, этоконспирация. Сейчас начнется обстрел — ты помнишь правила поведения приобстреле? Закатываться под стол… — и, выхватив у меня из рук карту меню,которая загадочным образом мгновенно превратилась в «Узи», крикнул: —террористы!!! — и стал палить по бутылкам в баре.

Я рухнула на пол, закатилась под стол, но под столомоказалась куча осколков от битых бутылок, грязные смятые салфетки и небольшая,но свежая лужа крови — над ней курился тонкий стебелек пара… Я выползла из-подстола на карачках прямо к занявшейся пышным факелом стойке бара и метнулась наулицу, Шая — за мной, не переставая стрелять на ходу.

— …бежим, наш автобус! — крикнула я, завидевбело-красный автобус «Эгеда». Замедляя ход, он подвалил, открыл двери, но неостановился окончательно, а пополз дальше по раздолбанной улице. Я бежаларядом, пытаясь ухватиться за поручень, задыхаясь и, как обычно, вслух клянятого, кто придумал эти высокие ступени… И тут на открытую площадку выскочилатетка-кондуктор, с остервенелым лицом, с кирзовой сумой на животе, наклониласьи кулаком стала бить по моим рукам, вопя:

— Азов[7], азов!! Двери закрываются!

Я все бежала, цепляясь за поручни, а крепкий волосатый кулакбил и бил меня по рукам. Да есть ли что-то святое у вас в душе?! — хотелая крикнуть тетке, но, подняв голову, увидела, что это Ной Рувимыч колотит меняпо рукам, в бешенстве повторяя:

— …пошла отсюда, дрянь, пошла из моего автобуса!!!

…И я проснулась с колотящимся сердцем и ядовитой струеймигрени в затылке…

В проеме двери, в желтом прямоугольнике света стоял силуэтмужа. Он вошел странно тихо, присел рядом на кровать и сказал:

— Пока ты спала, террористы захватили норд-ост. Взаложниках человек семьсот…

— Мм-ммо..-о-осподи, — простонала я, — что,что ты несешь? Какой норд-ост, который час? Ночь? Утро? Вставать?

Он погладил мое плечо:

— Мюзикл «Норд-Ост». Полный зал, плюс артисты, полнодетей, ну, и так далее. Чеченцев человек пятьдесят, при полном прикиде:автоматы, взрывчатка — все, как у нас… Не твои ли это приятели?

Я закрыла глаза, сжала зубы, глухо и ритмично подвывая: мневсегда кажется, что этот скулеж как-то утишает боль, хотя бы организует ее, азначит, смиряет…

И так, подвывая, поплыла навстречу сверкающей под ветромпальме, подставляя утреннему бризу свое, в муке мигрени, лицо… И дельтаплан вдымно-голубом небе качался в такт пульсации боли в висках, как бы стремясьубаюкать, успокоить, нагнать ветерку на мое, опаленное жаром лицо…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Из «Базы данных обращений в Синдикат».

Департамент Фенечек-Тусовок.

Обращение номер №10.458:

Отрывистый мужской голос:

— Алло!? Вам звонят из иерусалимской клиники «Адасса».Мы, группа врачей — выходцев из России, готовы сегодня же вылететь для спасенияжертв на Дубровке! У нас есть опыт работы с газами, мы можем принести реальнуюпользу! Почему российские власти отказываются от нашей помощи, ведь счет идетна часы, на минуты!? Пожалуйста, помогите связаться с доктором Рошалем, мыготовы работать бесплатно, привезем свое оборудование… Свяжите с Рошалем!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

По утрам Марина не подходила к телефону. Она медитировала…

На звонки отвечали Леня или Серега, которые затем давалиподробный отчет и показывали записки — кто, когда, зачем… Отчет Мариназабывала, записки с телефонной тумбочки смахивал хвостом старый и немощныйДакки…

Отзывалась она лишь на несколько имен, сортируя их поцветам, — среди которых было и мое, оранжевое, как утверждала Марина.

— Звонил какой-то радиохмырь, — сказал после обедаСерега. Марина пила кофе, улыбаясь Пушкину, который сидел напротив и неизменноотвечал ей дружественной улыбкой. — Какое-то название подозрительное. Толи «Христос воскрес!», то ли «Бей жидов!»…

— Это одно и то же, — продолжая улыбаться Пушкину,сказала Марина и сделала очередной глубокий, полный оздоровительной праныглоток.

— Раз пять уже звонил… Разбирайся с ним сама…

И тут он позвонил в шестой раз.

— Аль-лё-о-о?!!

В трубке как-то захлебнулись… Многозвучный тембр, полет имощную радугу ее голоса выдерживал далеко не каждый, — прокашлялись, изахудалый, какой-то буренький мужской голос робко спросил:

— Марина Львовна?..

— Да-а-а!!!

— Вас беспокоят… из «Святого распятия»…

— Да-а-а!!!

Марина, конечно, никогда не слышала передачи этого радио,потому что последние лет десять радио не слушала вообще, но поразительный,поистине буддийской гибкости и глубины диапазон приятия этого мира позволял ейсо спокойным интересом вслушиваться в любые звуки, смыслы и значения всего, чтоон на нее обрушивал.

— Ваш роман прочитан… — со значением проговорилнасморочный голос. Марина с удовольствием отметила вес и оттенок этой известнойфразы. По идее, это мог быть и приятель ее, Миша Коротков, с зажатым пальцаминосом… Но нет, не похоже, совсем не тот голос.

— Мы прочитали роман и очень хотели бы пригласить вас внашу программу в открытом эфире…

— …Дорогой мой, — выдохнула Марина, — срадостью, с огромным удовольствием, и даже с воодушевлением, но… только чутьпозже, ладно? Не сейчас… Вот зазеленеет…