ситуацию. Он решил поговорить с братом, прекрасно понимая, что это будет нелегко. Разговор он вел довольно мирно, но твердо стоял на своих позициях. Тем самым появилась возможность будущего сотрудничества между ними на более здоровой основе.

Он знал, что разговор состоялся так, как он хотел, и радовался этому. Но ближе к вечеру он почувствовал панику и тошноту, и в предобморочном состоянии он был вынужден отправиться домой и прилечь. Желания покончить с собой у него не возникло, но мысль, что он понимает самоубийц, мелькала. Он пытался осмыслить свое состояние, снова и снова перебирал причины, побудившие его завести этот разговор с братом, и свое поведение во время разговора, но так и не обнаружил ничего предосудительного. Он был в недоумении. Тем не менее он заставил себя заснуть и утром чувствовал себя гораздо спокойнее. Но после пробуждения на него нахлынули воспоминания обо всех перенесенных от брата оскорблениях, и его снова обуяло негодование. Когда мы проанализировали его чувства, то увидели, что он пострадал по двум причинам.

Та манера, в которой он потребовал разговора, и то, в каком духе провел его, было диаметрально противоположно всей его (бессознательной) системе ценностей, в которой он жил прежде. С точки зрения его захватнических влечений он должен мстить и достичь мстительного торжества. Поэтому он ругал себя последними словами за то, что пресмыкался и глотал оскорбления. С другой стороны, с точки зрения остаточных тенденций к смирению он должен безропотно уступить и не выпячивать свои интересы. На этом моменте появилась едкая самоирония: «Младшенький братик захотел быть старше старшего!» Поняв эти причины, он стал иначе оценивать свое поведение. Теперь, если он замечал, что вел себя высокомерно или умоляюще, то расстраивался, но уже не так сильно, и причина этого, по крайней мере, больше не являлась для него загадкой. Любой человек, выбирающийся из такого конфликта, долгое время будет крайне чувствителен к обеим остаточным тенденциям (к мщению и к смирению), то есть не перестанет упрекать себя, если они проявят себя.

В нашем случае важно то, что пациент не был мстительным и не заискивал, но самообвинения возникли и без такого поведения. И все же уход от этих тенденций стал с его стороны решительным и позитивным шагом; он не только действовал реалистически и конструктивно, но и по-настоящему ощутил себя и «контекст» своей жизни. А именно он сумел увидеть и почувствовать свою ответственность за эту нелегкую ситуацию, и не как давление или обузу, а как составную часть своей жизни. Вот он, вот ситуация, и он честно подошел к ней. Он согласился принять свое место в мире и ответственность, которую налагает это согласие.

Значит, он уже достаточно окреп, чтобы сделать настоящий шаг к самореализации, но еще не приблизился к тому конфликту между реальным Я и гордыней, который неизбежно подогревает такой шаг. Это жестокий конфликт, и именно его жестокость, определяет силу регресса, происшедшего с ним накануне, когда он неожиданно столкнулся с этим конфликтом.

Естественно, что, находясь в тисках регресса, пациент не знает, что с ним происходит. Он лишь чувствует ухудшение. Возможно, отчаяние. Может быть, улучшение было только иллюзией? Может быть, он зашел слишком далеко и ему уже нельзя помочь? Его первое желание – бросить психоанализ, хотя не думал об этом прежде, даже в самые тяжелые периоды. Он чувствует себя растерянным, разочарованным, обескураженным.

На самом деле во всех случаях это конструктивные признаки того, что пациент работает над выбором между самоидеализацией и самореализацией.

И, возможно, нет более ясного доказательства несовместимости этих влечений, чем внутренняя борьба во время регрессов и тот дух конструктивных шагов, который вызывает эти регрессы. Они происходят не потому, что он видит себя более реалистично, а потому, что хочет принять себя со своими несовершенствами; не потому, что он способен принять решение и сделать что-то для себя, а потому, что готов обратить внимание на свои реальные интересы и принять на себя ответственность за самого себя; не потому, что он самоутверждается, а потому, что готов занять свое место в мире. Короче говоря: это боль роста.

Но она полезна лишь в том случае, если пациент осознает значимость своих конструктивных шагов. Именно поэтому важно, чтобы психоаналитик не пасовал перед регрессом, а видел бы в нем колебания маятника сам и помогал это увидеть пациенту. К нашему облегчению, регрессы часто происходят с предсказуемой регулярностью, поэтому разумно и возможно после нескольких случаев предупредить пациента о начале следующего. Может быть, это и не остановит регресс, но пациент будет не так беспомощен перед ним, если будет понимать, какие силы активны в нем в данный момент. Это помогает ему отнестись к ним более объективно. В это время, более чем когда-либо, психоаналитику уместно открыто выступать на стороне Я, подвергающегося опасности. С его открытой и очевидной позицией он может оказать пациенту поддержку, которая ему необходима в такое трудное время. Эта поддержка состоит в основном не в общих заверениях, а в том, чтобы сосредоточить пациента на факте, что происходит последний бой, и показать, за что и против чего он сражается.

Каждый раз, когда пациент понимает значение регресса, он становится сильнее, чем был до того. Регрессы становятся все короче и слабее. А хорошие периоды, напротив, становятся все более явно конструктивными. Перспектива изменений и роста уже более-менее осязаема и входит в пределы его возможностей.

Но какая бы работа еще ни предстояла (а ее мало не бывает), подходит время, когда пациенту пора начинать делать ее самому. Точно так же, как порочные круги затягивали его глубже и глубже в невроз, теперь есть механизмы, работающие в противоположном направлении. Если, например, пациент снижает свои стандарты, не считая больше нормой абсолютное совершенство, то и ярость его самообвинений снижается. Следовательно, он может позволить себе больше честности с самим собой. Он может изучать себя и не ужасаться. Это, в свою очередь, уменьшает его зависимость от психоаналитика и придает уверенность в собственных силах. Тогда же слабеет и его потребность в экстернализации самообвинений. Так что он чувствует меньшую угрозу от других или меньшую к ним враждебность и способен испытывать к ним дружеские чувства.

Кроме того, постепенно крепнут смелость пациента и вера в способность самому отвечать за свое развитие. Обсуждая регрессы, мы останавливались на чувстве ужаса, являющемся результатом внутренних конфликтов. Этот ужас пациент постепенно преодолевает, как только ему становится ясно, в каком направлении он хочет двигаться дальше. И даже одно это чувство направления уже придает цельности и силы.