Большой террор завершил «кадровую революцию», свидетельством тому был тот факт, что разгром политической оппозиции полностью совпал по времени с возобновлением, прекращенного еще в 1932 г., приема новых членов и кандидатов в члены ВКБ(б). «На деле, — это, отмечает Ю. Жуков, — означало всего лишь два способа решения одной и той же задачи: создание принципиально новой партии…»[2112].

И если в 1934 г. на XVII съезде партии 80 % делегатов «вступило в партию в годы подполья и Гражданской войны», которых Ежов назвал «основным, проверенным слоем членов партии», за которым «остается руководящая роль», то в 1939 г. на XVIII съезде с таким стажем осталось всего 19,4 % делегатов. Моложе 35 лет было 49,5 % делегатов, старше 50 лет — 3 %[2113].

Последнюю лазейку для оппозиции оставляла альтернативность выборов, предусмотренная изначальным выборным законом. Она была закрыта 7–12 октября, когда Сталин и Молотов от имени Политбюро приняли постановление, устанавливающее безальтернативность выборов, с одним кандидатом от блока коммунистов и беспартийных[2114]. 11 октября на пленуме Молотов объявил, что параллельные кандидаты на выборах необязательны, а доля беспартийных должна составлять — 20–25 %[2115]. При этом Молотов указал, что «вся работа по выдвижению кандидатов должна быть по‐настоящему под контролем и руководством парторганизаций…»; кроме этого, необходимо обязательно тщательно проверить «состав … избирательных комиссий»[2116].

По мнению историка Жукова, эти события 7–11 октября, по сути, являлись «безоговорочной капитуляцией сталинской группы, ее полным и окончательным отказом от прежних идей и намерений»[2117], поскольку «в атмосфере несомненного массового психоза» выборы в Верховный Совет непременно выродились бы в «охоту на ведьм»[2118].

Однако эта «охота» началась, еще до начала Большого Террора, и Сталин к этому времени обладал всей полнотой абсолютной и непререкаемой власти. Его роль была направляющей и решающей. Уже «на XVII съезде, — как отмечает В. Роговин, — культ Сталина был окончательно возведён в норму партийной жизни. Не было ни одного выступления, в котором не содержалось бы хвалебных слов о Сталине и которое не завершалось бы здравицей в его адрес… Речи членов Политбюро, наркомов, секретарей республиканских и областных партийных организаций буквально пестрели эпитетами «великий», «гениальный», «гениальнейший», никогда ранее не употреблявшимися на партийных съездах. Имя Сталина на съезде прозвучало более 1500 раз»[2119].

К тому же Сталин был жестким прагматиком: тайные равные, альтернативные выборы, в существовавших условиях, неизбежно подрывали мобилизационные основы всей проводимой им политики индустриализации, разрушали её, а вместе с ней и само государство, мог ли он пойти на это? Свою позицию Сталин ясно обозначил еще в марте 1937 г. на пленуме ЦК, на котором призвал «ликвидировать слабость партийно-организационной работы и превратить партию в неприступную крепость, куда не мог бы проникнуть ни один двурушник»[2120].

Но, даже события сопровождавшие принятие Новой Конституции, еще не объясняют масштабов Большого Террора. Для этого должны были существовать еще какие-то могущественные факторы, катализировавшие его:

Угрозы внутренние и внешние

«Одно лишь надлежит отметить, — указывал в 1928 г. Секретарь Исполкома Коминтерна Д. Мануильский, — капиталистический мир с величайшим вниманием сейчас следит за развитием наших внутренних отношений, и если бы сейчас у нас произошли какие-либо осложнения и если бы мы сейчас ввязались в какую-нибудь внутреннюю партийную дискуссию, то не может быть сомнения в том, что капиталистический мир использовал бы это для того, чтобы ускорить наступление на Советский Союз. Это было бы фактором, ускоряющим войну. Это нужно учесть»[2121].

Военная угроза

Вредители обычно приурочивают главную свою вредительскую работу не к периоду мирного времени, а к периоду кануна войны или самой войны.

И. Сталин, март 1937 г.[2122]

«Не видеть приближения новой войны, — отмечал в январе 1935 г. В. Молотов, — значит не видеть и закрывать глаза на главную опасность…»[2123]. Эту угрозу ощущали не только в Советской России: весной 1935 г. Франция увеличила срок воинской службы для призывников до двух лет, а британское правительство объявило о полном пересмотре своей оборонной политики[2124]. Кроме того, Франция в мае 1935 г. подстраховалась, заключив договор о взаимопомощи с Советским Союзом, который подкреплялся аналогичным соглашением между СССР и Чехословакией. К 1936 г. военные расходы увеличили Франция, Великобритания, США и Советский Союз.

Угроза войны была настолько очевидна, отмечает американский историк А. Туз, что к концу 1936 г. главный мировой страховщик — лондонский Lloyds — прекратил страховать собственность на случай войны[2125]. «Вся международная обстановка в настоящий момент, — указывал в мае 1937 г. генеральный секретарь ИККИ Г. Димитров, — находится под знаком лихорадочной подготовки фашизмом нового передела мира путем захватнической войны…»[2126].

Война неизбежно требует мобилизации общества. Она основана на жестких ограничениях частных интересов, подчинения их требованиям безопасности государства. Исключением здесь не являлись и ведущие демократические страны мира:

В Великобритании в 1914 г., через четыре дня после вступления в Первую мировую, был принят Закон о защите королевства (DORA), который в частности постановлял: «Ни одно лицо не должно в устной или письменной форме распространять сообщения, которые могут вызвать недовольство или тревогу среди сил Его Величества или среди гражданского населения».

В США после вступления в войны был принят Закон о шпионаже (Espionage Act of 1917) Обосновывая необходимость его принятия перед Конгрессом, президент В. Вильсон говорил: «я призываю вас сделать не что иное, как сохранить честь и самоуважение нации. Попытки нагнетания страстей, нелояльности и анархии должны быть уничтожены. Их немного, но они бесконечно злобны…»[2127]. В соответствии с законом, передача информации с намерением помешать работе вооруженных сил США или способствование успеху врага, каралось смертью или лишением свободы на срок не более 30 лет. Передача ложных сведений или заявлений, попытка вызвать неподчинение, нелояльность, мятеж, отказ от службы в вооруженных силах, каралось штрафом до 10 тыс. долл. или лишением свободы на срок не более 20 лет.

Закон о шпионаже был дополнен Законом о подстрекательстве (Sedition Act of 1918), который запрещал использование «нелояльных, непристойных, нецензурных или оскорбительных выражений» в отношении правительства Соединенных Штатов, запрещал выражение мнения, которое выставляет правительство или военные действия в негативном свете или препятствует продаже государственных облигаций. Нарушение каралось лишением свободы на срок от 5-ти до 20 лет. Отдельные положения закона о шпионаже действуют до сих пор.

С началом Второй мировой войны в Англии был принят Закон о предательстве (Treachery Act, 1940). Его первый раздел гласил: «Если с намерением помочь врагу