– Пока что? – Сэр Джон покрутил свои густые, песочного цвета усы. – Не знаю. Наверное, до тех пор, пока не перестал летать. А это было…

– Да, – перебил его Найджел. – О’Брайан все поднимался и поднимался в небо и все стремился покончить с жизнью, пока не встретился с Джорджией Кавендиш.

– Пусть так. И что дальше? Он влюбился в нее. Она пробудила в нем интерес к жизни. Все равно не вижу, как это связано с делом.

– А так вот и связано. Она, безусловно, пробудила в нем интерес к жизни, – с удивившей обоих его слушателей мрачностью подтвердил Найджел. – Но он не влюбился в Джорджию. Она ему просто понравилась. Какое-то недолгое время они были любовниками. Но это было совсем не то, что было с Джудит Фиер. «Я чувствовала, – сказала мне Джорджия, – что даже ко мне он оставался более или менее равнодушен. Какая-то его часть всегда пребывала вовне». – Найджел помолчал. – Слушай, Филипп, ты ведь любишь загадки. Почему знакомство с Джорджией Кавендиш полностью изменило стиль жизни О’Брайана?

– Что ж, подумаем, – откликнулся коротышка-профессор. – Может быть, она входит в Оксфордский клуб?

Сэр Джон Стрейнджуэйс сидел застывший, как камень, губы его шевелились, как у ребенка, старающегося выговорить какое-то новое важное слово, а на лице постоянно менялись выражения изумления, недоверия и растерянности. Найджел искоса посмотрел на него и быстро сменил тему.

– Ладно, Филипп, коль скоро пристрастие к моему шерри, похоже, затуманило твой обычно цепкий ум, задам вопрос попроще. Двадцать пятого декабря в Дауэр-Хаусе было девять человек: О’Брайан, Артур Беллами, миссис Грант, Лючия, Джорджия, Эдвард Кавендиш, Нотт-Сломан, Филипп Старлинг и Найджел Стрейнджуэйс. Кто из них в наибольшей степени отвечает следующим характеристикам убийцы О’Брайана и Сломана? Это человек, обладающий стальным мужеством и незаурядной изобретательностью, наделенный тем специфическим чувством юмора, о каком свидетельствуют известные нам письма, и достаточно смелый, чтобы привести в действие содержащиеся в них угрозы; достаточно изобретательный, чтобы придумать финт с грецким орехом, и располагающий необходимым временем, чтобы, не выказывая нетерпения, дождаться, пока яд возымеет эффект; человек с очень хорошей памятью, имеющий доступ к яду, который есть у Джорджии, и пишущей машинке Нотт-Сломана; наконец, человек, обладающий определенными познаниями в истории литературы и знакомый с пьесой Турнье «Трагедия мстителя»?

Филипп Старлинг сделал очередной глоток шерри. На его мальчишеском, самодовольном, привлекательном, исключительно умном лице появилось необычное выражение растерянности и нерешительности.

– Знаешь, старина, – проговорил он наконец, – скорее всего, наиболее точно этим условиям отвечаю я.

Найджел стремительно повернулся к каминной доске и отправил в рот горсть соленого миндаля. В комнате повисло молчание. Его нарушил сэр Джон Стрейнджуэйс, заговоривший с подчеркнуто неестественной медлительностью пьяного водителя, представшего перед медиком из полиции:

– У меня такое ощущение, будто я во сне. И в то же время у меня нет ни тени сомнения, что представленное тобою описание подходит только и исключительно к одному из этой девятки. По-моему, ты сошел с ума. Но единственный, кто во всем соответствует перечисленным тобою особенностям, – это Фергюс О’Брайан.

– Лучше поздно, чем никогда, – невнятно проговорил Найджел, пережевывая соленый миндаль. – Я все ждал, когда же вы дойдете до этого.

– Если я правильно понимаю, – спокойно, с некоторой иронией в голосе заговорил сэр Джон, – ты намекаешь на то, что О’Брайан сам себя и убил?

– Это не намек. Это факт.

– И в то же самое время был застрелен Эдвардом Кавендишем?

– По словам инспектора Блаунта – да.

– А после того как он одновременно убил себя сам и был убит Эдвардом Кавендишем, он отравил Нотт-Сломана?

– Чересчур сложно выражено, но в целом – верно.

Сэр Джон сочувственно посмотрел на племянника и повернулся к Старлингу:

– Возьмите на себя труд, позвоните, пожалуйста, Колфэксу. На мой взгляд, это лучший психиатр в Лондоне. И еще вызовите двух санитаров и «Скорую».

– Должен признать, – невозмутимо продолжал Найджел, – я и сам не сразу пришел к этой мысли. Да, парадокс, но, как все парадоксы, основанный на простых вещах. Расскажу, как шаг за шагом я пришел к своему заключению. Прежде всего – поведение Кавендиша. Уже в тот момент, как О’Брайан был найден мертвым, мне бросилось в глаза, что Кавендиш выглядит не просто взвинченным, но удивленным, точнее сказать – изумленным. Прикончив кого-то pur et simple[63], как можно выглядеть удивленным: чему тут удивляться-то, труп, он и есть труп. Я обратил внимание Блаунта на поведение Кавендиша, но инспектор не среагировал. Впрочем, я и сам не мог понять, отчего он выглядел таким удивленным, пока не поговорил с Джорджией. Что вытекало из этого разговора с полной ясностью, так это что О’Брайан с самого начала выказывал острый интерес к ее брату. Смотрите, она оказалась в критической ситуации, он только что спас ее от верной смерти посреди пустыни, и тут же начинает расспрашивать про ее биографию и семью. И прилагает немалые усилия, чтобы завязать знакомство с Эдвардом, хотя это последний персонаж, кто мог бы ему быть хоть сколько-то интересен.

Потом я поехал в Ирландию. И мне сразу стало ясно, что у Эдварда не было никаких причин жаждать крови О’Брайана, совсем наоборот. Пригрозив показать любовную переписку Джудит ее отцу, Кавендиш только что не принудил ее к самоубийству. И она сказала об этом в своем последнем письме О’Брайану. Зная O’Брайана с его генами ирландца, никогда не забывающего причиненного зла – вы ведь сами, дядя, говорили мне, что у него долгая память, – зная его неумение прощать, его мрачный юмор, узнав, наконец, о его страстной любви к Джудит Фиер, – я вдруг сразу твердо уяснил, что он способен ждать мести годами и при случае нанести удар.

А уяснив, принялся соображать, насколько факты дела укладываются в версию мести. Ясно, что О’Брайан должен был каким-то способом поставить Кавендиша в положение, в котором тот вынужден будет в него стрелять, а потом не сможет ни от чего отвертеться. Ему надо было, чтобы Кавендиш прошел через те же мучения, что и Джудит, – мучения животного, попавшего в силки. О себе О’Брайан думал в последнюю очередь – врачи так и так его приговорили. Проблема казалась неразрешимой – технически. Я попытался поставить себя в положение О’Брайана и начал с самого простого. Как ему удалось заманить Кавендиша в садовый домик? И тут я вдруг вспомнил про записку, написанную ему Лючией. «Я должна видеть тебя сегодня ночью, – говорилось в ней. – Неужели нельзя забыть все, что случилось после того, как… Жди меня в садовом домике после ужина, когда все разойдутся по своим комнатам» и т.д. Допустим теперь, что О’Брайан, получив эту записку, незаметно положил ее на туалетный столик в комнате Кавендиша или куда-нибудь еще. Раньше Лючия была его любовницей, и смысл второго предложения мог быть ему вполне ясен; имени О’Брайана в записке не было, так что Кавендиш вполне мог предположить, что она адресована ему. Это было мое первое, так сказать, прозрение. С помощью записки О’Брайан мог заманить Кавендиша в садовый домик, будучи при этом уверен, что тот никому не скажет, куда идет.