Альберт, склонившийся над каким-то чертежом, удивлённоподнял голову:

– Вер, ты же вроде у нас древнеславянская ведьма, а нееврейская? Или как? У вас там… на тонких планах… наверное, не считается? Ведьмывсех стран, соединяйтесь? Интернационал?..

На листе перед ним была представлена комната. Даже некомната – кабинет. Важнейшими деталями, чьё расположение было очень точноуказано, на рисунке являлись письменный стол с лежащим на нём «дипломатом» – иокошечко вентиляции высоко на стене.

А у левого локтя Альберта громоздился целый ворох свёрнутыхтрубочками, жёстких от древности синек.[156] Сведущий глазмигом распознал бы в них схемы вентиляционных каналов на разных этажахинститутского корпуса. Синьки, естественно, являлись совершенно секретными и изсейфа могли изыматься только по великому письменному распоряжению… на котороедоблестно начхал не кто иной, как потомственный чекист Евгений ДодиковичГринберг. Он тоже слышал, как Андрей Александрович Кадлец, замдиректора пообщим вопросам, назвал Глеба Бурова биомассой. После чего, стоило учёнымзаговорщикам обратиться к нему за подмогой – и капитан Грин лишь хмуро спросил,чем может быть полезен общему делу.

– Егильет!!! – возмутился Веня. – Да я бы нанего, скотину, весь Пульс Денсары[157] с удовольствиемнапустил!.. – Перевёл дух и мрачно добавил: – Если бы только умел.

Как уже говорилось, долговязый блондин Вениамин БорисовичКрайчик был стопроцентным русаком, но, часто принимаемый из-за своего ф.и.о. заеврея, решил последовать примеру датского короля.[158] Дляначала он поднаторел в еврейских ругательствах. Потом где-то раздобыл оченьстарую и оттого ещё более интересную книжку по иудаизму и как раз в экспедициипрочёл её от корки до корки…

– Соединим же традицию и прогресс, – провозгласилаВиринея. Посмотрела на часы, щёлкнула пальцами и обратила строгий взгляд назамершего в боевой готовности кота Дивуара. Прозелень в её глазах на мгновениесделалась изумрудно-искристой. – Тварь хвостатая, тварь усатая! Свободен.Встанешь передо мною как лист перед травою ровно через сорок минут. Бду, бду,бду!

Кот сбросил восхищённое оцепенение, встряхнулся и, какбыл, – в дерматиновом набрюшнике и с железякой в кармане, –растянулся на полу неподалёку. Господи упаси опоздать!

– Ну что? Обед? – буднично вопросила девушка. И,не дожидаясь ответа, полезла в лабораторный холодильник за едой, купленной вскладчину.

Карманы у научных сотрудников отнюдь не трещали от денег, искладчина была небогатая. Альберт выложил хлеб, начал резать колбасу и сыр –все самое дешёвое, что удалось разыскать по ларькам. Бутербродный маргаринвместо масла, да не «Бабушкина избушка» и не пресловутая «Рама», а самоеразнесчастное «Утро», грозящее распасться на химические составные. Колбасныйсыр отечественного производства, немилосердно крошащийся под ножом. Варёнаяколбаса «Птичья» из Белоруссии… Заветрившийся ломоть краковской был оставленнеприкосновенным запасом для вознаграждения Кота Дивуара. В случае, еслисделает дело.

– Ветчинки хотца, рулета крабового… – Альбертоглядел убогий табльдот,[159] мечтательно прищурилглаза. – Вер, а у вас на шабашах чем кормят? Икру дают?

– Баклажанную, заморскую, – фыркнула Виринея. Ивдруг предложила: – А то полетели со мной на метле, сам и посмотришь. Слабо?

Альберт смутился и ответил неразборчивым бормотанием.

Веня отправился набирать в чайник воду. Имидж имиджем, но дособлюдения кошрута[160] он ещё не дошёл.

Льву Поликарповичу принять участие в трапезе помешал некстатипроснувшийся телефон.

– Нет-нет, Иван Степанович, не сложно, – схвативтрубку, отозвался профессор. – Сейчас буду.

Нашарил трость и отправился вниз, на первый этаж, гденеподалеку от отдела кадров располагались владения Скудина. Достаточно просторныевладения, но без излишеств – кабинет начальника, спортзал, комната командиров,ружпарк… На входе бдел охранник с автоматом, в приёмной восседаладевица-старшина – хозяйство у Скудина большое, без секретарши никак. Было уютнои немного старорежимно. Наигрывал «Аппассионату» трёхпрограммник на сейфе.Негромко шуршал компьютер на столе секретарши. За стенкой слышались удары вмягкое и раздавался голос чем-то очень недовольного Монохорда:

– Иванов, твою мать, у тебя не брюшной пресс, аплацента! Пива жрёшь много, да ещё на посту! Что, не отдышаться никак? Ещёпоймаю с «Разиным» – на него же и посажу!

У самого Капустина, судя по всему, с дыханием, да и сбрюшным прессом был полный порядок.

– Добрый день. – Профессор улыбнулсядевушке-старшине.

Та сняла блокировку с замка и, кивая, пригласила негромко, скаким-то ненаигранным величавым достоинством:

– Проходите, Лев Поликарпович, чего уж там.

Судя по выговору и по стати, была она с берегов могучейВолги. И даже звалась так же, как героиня бессмертной кинокомедии, –Фросей.

– Спасибо.

Профессор открыл тугую дверь, за ней ещё одну – и едва ли невпервые очутился в кабинете Скудина. Небольшой кабинет был обставлен с военнойстрогостью и обстоятельностью. Спартанская простота, ничего лишнего. Никакого«европейского» изыска, который вроде бы мог позволить себе заместительдиректора по режиму. Стол, сейф, кожаный диван, истёртое плюшевое кресло…Единственная деталь: вместо тотемных изображений Дзержинского или Президента настене висела фотография Марины. Очень хорошая фотография… Босая Марина сиделана валуне, обнимая льнущую к ней пушистую белую лайку. Ласковый пёс норовиллизнуть её в щёку, Марина смеялась, отворачивая лицо. За спиной у неё виднеласьозёрная бухточка с невысокими синеватыми ёлками, а дальше – саамские горы игосподствующая надо всем Чёрная тундра с косматым клоком низкого облака,выползающего из-за макушки. Тучка кропила дождём, но сквозь этот дождь, сквозьплотную серую пелену были видны залитые солнцем вершины других облаков – ещёвыше, ещё недоступнее…