Мне больше нравилось гулять на свежем воздухе, чем находиться в помещении. Мистрис Форстер сказала в день моего приезда, что я обязательно привыкну к холоду и полумраку, царящим в стенах поместья, однако этого так и не произошло.

Всякий раз, когда поднимался сильный ветер и деревья стучали ветками в мои окна, у меня сердце выскакивало из груди от страха и мне хотелось бежать со всех ног из этого ужасного места. Я готова была бороться за свою жизнь, обмануть саму смерть, но разве можно сбежать от самой себя, от страшного недуга и терзаемого болью тела, в котором ютилась моя горемычная душа? От судьбы не уйдешь, от нее нигде не спрячешься. Рука смерти нависала надо мной, ласкала мою грудь, обжигала плоть и истязала ее болью, и от прикосновений этой руки моя красота увядала.

Мистрис Форстер всеми силами пыталась мне помочь. Чтобы порадовать ее, я чашками пила ячменный отвар, хотя и опасалась, что мочевой пузырь может меня подвести. Я испробовала все средства, которые она мне советовала, обращалась за помощью к знахаркам и шарлатанкам, прослывшим в округе ведьмами. Они приходили ко мне в ночи и опаивали таинственными зельями и эликсирами, горькими и сладкими, холодными и горячими, смазывали мою грудь мазями, от которых мне становилось еще хуже. На мою несчастную опухоль наносили бесчисленные снадобья и делали припарки; ее покрывали смолой, оливковым маслом, живицей, соком ревеня, касторовым маслом, ртутью, золотом, серой, уксусом, лакрицей, свинцом, особой пастой, приготовленной из лисьих легких и печени черепахи, толчеными кораллами, жемчугом и зубами вепря, мелом, гипсом, розовым маслом, корицей, отварами болиголова, мандрагоры, валерианы и белладонны, патокой, льняным маслом, козлиным пометом, глазами краба и жиром гадюки. Но все это скорее вредило мне, чем помогало. Я лежала в постели, задыхаясь от боли, обжигающей мои внутренности и пульсирующей в моей груди, перетянутой тугой повязкой. На моих глазах проступали слезы, я впадала в отчаянье, чувствуя близость смерти.

По совету мистрис Форстер я обратилась к одной честолюбивой француженке, называвшей себя «мудрой ведуньей». Она решила, что поверхность моей пораженной раком груди похожа на «peau d’orange», апельсиновую корку, и велела втирать в нее мякоть апельсина и целый месяц есть только эти фрукты и пить апельсиновый сок, пояснив это тем, что «клин клином вышибают». От этого «лечения» у меня лишь разболелось горло, да кожа покрылась сыпью, пахнущей цитрусами. Некоторые советовали постоянно носить при себе колдовские амулеты и заговаривать боль. Одна женщина из Корнуолла, несомненно, практиковавшая черную магию, сожгла заживо семь крабов, читая свои заклинания и танцуя обнаженной при полной луне. Пепел она смешала с маслом и смазала получившимся снадобьем мою грудь с помощью пера цапли. Другой знахарь попытался выжечь рак серной кислотой. Вместе со своим учеником они держали меня, поливая этой адской смесью, а я кричала и извивалась в их руках. После этого моя грудь воспалилась, кожа кровоточила даже от самого нежного прикосновения. Еще один шарлатан прижигал мою набухшую опухоль раскаленным железом. Лекари, как многоуважаемые, так и никому не известные, странствующие шарлатаны, торговцы лекарствами от всех болезней – все они приходили и уходили, забирая с собой свои ланцеты, пиявок, клизмы, припарки, целебные зелья, и после их ухода я чувствовала себя совершенно опустошенной и испытывала еще более сильную боль, чем та, что терзала меня до их появления.

Мистрис Оуэн, как жена и мать замечательных лекарей, вспоминала все новые и новые средства, которые могли хоть немного облегчить мои страдания, и клялась, что очередная клизма или какое-нибудь проверенное на протяжении веков снадобье непременно мне поможет. Она кормила меня лакрицей до тех пор, пока мне не становилось дурно от одного только ее вида, и каждую неделю поила особым настоем, в состав которого входили жеруха, патока, лакрица, ревень, красный щавель, изюм, мед, рута, лайм, чеснок, печеночник, пиретрум, сассафрас, инжир, сахар, корень окопника, анисовое семя, лаванда, шафран, яичные желтки и измельченные орехи.

Все желали мне добра, в этом у меня не было никаких сомнений, но ни одно из этих средств не помогло, хотя, просто чтобы порадовать ухаживавших за мной людей, я кивала, улыбалась и благодарила их, говоря, что мне стало чуточку лучше, хотя на самом деле чувствовала себя все хуже и хуже.

Все усилия были тщетны. По ночам мне снились кошмары, и я часто просыпалась в холодном поту, крича и заливаясь слезами. Во сне мне являлись Роберт и его царственная возлюбленная, она же моя блистательная соперница, королева; бесконечная череда лекарей и шарлатанов, ведьм и знахарок, которые пользовали меня в последнее время; мастер и мистрис Форстер, мистрис Оуэн, мистрис Одингселс, Хайды, сэр Ричард Верни… Все они гнались за мной, предлагали свои лекарства, роняя их на ходу, – бесчисленные бутылочки с пилюлями и зельями, ланцеты, слабительные снадобья, амулеты, свитки с заклинаниями, травы и коренья. Я же убегала от них, ослепнув от страха и запинаясь на каждом шагу, падала, уже отчаявшись избавиться от их назойливой помощи, от которой мне становилось лишь хуже.

Я все бежала и бежала, путаясь в пышных, тяжелых юбках, но страх тянул меня назад, не давал ступить и шагу и в конце концов сбил меня с ног. Они все навалились на меня, силой раскрыли рот и стали целыми пузырьками засыпать в меня свои пилюли и заливать зелья. Они вскрывали мне вены, пускали кровь, прикладывали пиявок на мою многострадальную грудь, задирали мне юбки и ставили клизмы. Этот кошмар я видела каждую ночь, и один бог знает, чего мне это стоило! Не будь я настолько истощена, вообще не ложилась бы спать, только бы его не видеть. Мне казалось, что теперь я всю жизнь буду от кого-то бежать, и во сне, и наяву.

Думаю, мой недуг заставил Роберта раскаяться в былой своей жестокости и безразличии, по крайней мере, он стал мягче со мной. Он вспоминал обо мне намного чаще, чем прежде, когда я была еще здорова. После переезда в Камнор я то и дело получала из Лондона чудесные подарки. Он присылал мне то элегантную черную бархатную шляпку с золотой бахромой, то плащ и муфту с подкладкой из золотого атласа цвета моих волос, отороченные роскошным собольим мехом, то отрез синего шелка на новое платье, то зеленые бархатные туфельки цвета молодой травы, напомнившие мне зимой о том, как я гуляла когда-то босиком по залитому солнцем лугу. Прислал он мне и ночную рубашку из желтого дамаста, украшенную лентами и кружевами, и целую радугу шелковых ниток для вышивания, и чудесную механическую поющую птичку с прекрасными расписанными эмалью перышками, и ставшее моим любимым вышитое полевыми цветами зеленое кресло, мягкое, как облачко, которому завидовали, должно быть, даже на небесах. Даже не знаю, задумывался ли раньше Роберт, холодно ли мне по ночам, но теперь он всегда следил за тем, чтобы для моего камина было вдоволь ароматных яблочных дров, какими мы топили в Сайдерстоуне и Стэнфилд-холле. Все подарки были такими милыми и душевными, не было похоже, чтобы он покупал первое, что попалось ему под руку, или даже купил все эти вещи у уличного торговца. Эти дары явно заботливо выбирались в течение долгого времени. Я даже начала подумывать о том, что раку удалось сделать то, за что я боролась так долго и в чем всякий раз терпела неудачу – воскресить нежные чувства Роберта и напомнить ему о том, как он заботился обо мне когда-то. Но какой ужасной ценой! Теперь, даже если муж и придет ко мне ночью, тело мое не пробудит в нем страсть, но вызовет отвращение!