В январе 1945 года по приказу Гитлера началось формирование моей части. Весть о том, что происходит в Бранденбурге- Бриесте, где формировалась наша 44-я истребительная часть, быстро разнеслась по всем соединениям истребительной авиации. Нашим официальным названием было JV.44.

За переподготовку летчиков отвечал Штейнхофф, из Италии к нам прибыл Лютцов. Баркхорн, сбивший на Востоке более 300 самолетов, Гохаген, Шнелл и Крупински добились перевода прямо из госпиталей. Многие являлись к нам без разрешения или приказов о переводе. Большинство из них участвовало в войне с самых ее первых дней, все имели ранения, носили на теле военные шрамы и были награждены самыми высокими орденами. Рыцарский крест, так сказать, стал эмблемой нашей части. Будучи длительное время в более низком техническом и численном положениях, теперь они хотели еще раз испытать чувство воздушного превосходства, стать прославленными первыми летчиками в ряду последних пилотов реактивной авиации люфтваффе. Ради этого они были готовы еще раз не пожалеть своих жизней.

Вскоре после того, как нам поставили первые самолеты, мы расположились недалеко от Мюнхена-Рьема. В утренние часы 31 марта 1945 года часть JV.44 взлетела в плотном боевом порядке и приземлилась в Мюнхене через 42 минуты. Она покрыла расстояние почти в 500 км за рекордное время.

Здесь, в Мюнхене, часть приобрела свою законченную форму. "Часть мастеров", так нас прозвали, в нее входили один генерал-лейтенант, два полковника, один подполковник, три майора, пять капитанов, восемь лейтенантов и примерно такое же количество младших лейтенантов. Никто из нас не воображал, что мы сможем придать войне столь часто упоминаемый "поворот". Нас свело вместе волшебное слово "реактивный" для того, чтобы еще раз испытать великое братство летчиков.

Последние боевые операции стали для нас не чем иным как веселой беззаботной охотой, ибо мы сражались не только с техническими, тактическими и материальными трудностями, у нас не было четкой картины о воздушных потоках, приходивших к нам с запада, — эта картина абсолютно необходима для успешного проведения операций. Ежедневно с трех сторон сужалось кольцо фронтов, но хуже всего было то. что наш аэродром находился под постоянным наблюдением превосходящих сил американских истребителей. В течение одного налета нам досталось очень тяжело сразу три раза. Тысячи рабочих были мобилизованы, чтобы сохранять в порядке посадочную полосу между воронками от бомб.

Оперативные приказания для "Ме-262" теперь менялись каждый день. Военная промышленность также находилась в хаотическом состоянии. Уже пришла пора уполномоченных, специальных уполномоченных, посланцев фюрера, а также комиссаров и специальной комиссариатов. Все ради того, чтобы повысить мощность производства или скоординировать работы, — они назначались как подчиняемые друг другу, как равные между собой и как старшие над другими. С февраля но март командование над реактивными истребителями перешло частично к СД, откуда назначения на должности приходили в так называемый "специальный совет уполномоченных представителей фюрера по реактивной авиации" под командованием генерала Ваффена из СС, которого назначил Гитлер, хотя Геринг в свою очередь поставил своего "специального уполномоченного для реактивной авиации".

Где-то, должно быть, 10 апреля меня, к моему удивлению, вызвал к себе в Оберзальцберг Геринг. Я был поражен, когда он с чрезвычайной любезностью встретил меня, поинтересовался тем, как идут у нас дело, а потом выразил частичное одобрение и признание правильности моего предсказания насчет использования на "Ме-262" летчиков-бомбардировщиков для обороны рейха. Это указывало на то, что рейхсмаршал начал понимать, что, в конце концов, я был прав, несмотря на все резкие расхождения во взглядах за последние месяцы. Это была моя последняя встреча с Герингом.

За четыре недели до краха вооруженных сил истребительная авиация по-прежнему представляла собой силу, которую не стоило сбрасывать со счетов. Началась операция из Рьема, несмотря на все препятствия и трудности. Естественно, нам удавалось посылать в бой только небольшие соединения. После приземления самолеты надо было немедленно отбуксировать с поля. Они были рассредоточены на близлежащей местности и тщательно замаскированы. Доставка самолета на летное поле и сам взлет становились все более и более затруднительными, это просто зависело от везения. Один налет сменялся другим.

В такой ситуации безопасность личного состава была превыше всего и учитывалась прежде любого приказа очистить аэродром. Каждый пилот нес личную ответственность за обеспечение прикрытия, для этого ему надо было выкопать свое собственное укрытие. Когда дело доходит до физического труда, просто невозможно представить себе более ленивого человека, чем летчик-истребитель на шестом году его фронтовой службы. Мои пилоты жалобно ныли по поводу каменистой почвы в Рьеме. Как-то вернувшись с боевого вылета, я стоял с другими летчиками возле западной взлетной полосы, наблюдая за тем, как бомбардировщики отдельными волнами атакуют железнодорожные станции Мюнхена, и вдруг кто-то крикнул: "Внимание! Бомбовый налет!". Уже уродливые "пальцы смерти", так мы прозвали отметины бомбежек дневных самолетов-бомбардировщиков, нащупывали наш аэродром. Я устремился вслед за одним из своих подчиненных, он проскользнул в близлежащую щель, которую вырыл для себя, дьявольски узкую, подумал я. Да, одиночная щель-убежище, и при этом очень неглубокая. А потом первая лавина бомб с грохотом упала вниз, прямо над нашей головой. Отвратительное предчувствие, затем свист и взрыв, сильный удар воздуха, сотрясение земли. Потом наступило короткое затишье после атаки первого соединения, и я обнаружил себя лежащим сверху на сержанте. Это был Книр. Он трясся от страха, но, отвечая на мой вопрос, уверял, что напуган не более, чем я!

На нашей щели была крышка, от которой с шумом и металлическим скрежетом отлетело несколько осколков. Моя спина уперлась во что-то. "Книр, что там за моей спиной?" — "100-фунтовая бомба, господин генерал" — поступил немедленный ответ. Это заставило меня содрогнуться. Следующие пять осколочных бомб упали неподалеку. Там снаружи — дым, обломки, воронки, огонь и разрушения. Каждый немец испытал на себе подобное за последние голы войны: в городах, на заводах, на полях сражений, на кораблях и на подводных лодках — бомбы, бомбы, всюду бомбы! Это было странное, неловкое чувство — находиться посередине налета, но еще более неловким было само положение — прятаться среди своих же собственных бомб.

В течение последних недель войны мы сумели снарядить некоторые самолеты дополнительным оружием, обеспечивавшим большую огневую мощь "Ме-262", — 50-мм ракеты R4M, имевшие заряд 500 г взрывчатого вещества. Было достаточно одного-единственного попадания, чтобы сбить вражеский многомоторный бомбардировщик. Их прикрепили под крыльями на двух рамах, которые несли 24 такие ракеты. В лихорадочной спешке наши механики и обслуживающий персонал подвесили их на некоторых реактивных истребителях, на одном из которых я и взлетел.

Где-то недалеко от Ландсберга в направлении Леха я натолкнулся на соединение из 16 "мараудеров". Приблизительно с расстояния в 500 метров я залпом за полсекунды выпустил все 24 ракеты в летевшее плотным строем соединение. При этом было два точных попадания: один бомбардировшик сразу вспыхнул и взорвался, тогда как другой, потеряв большую часть своего правого крыла и хвостовой правой части, начал спирально падать вниз. Между тем другие три самолета, взлетевшие вместе со мной, также провели успешную атаку. Мои ведомый, Эдвард Шаллмозер, который однажды над Рьемом таранил "лайтнинг", потому что в возбуждении не сумел открыть огонь, напал на "мараудер" и выпустил все ракеты.