Сначала он услышал шум ее автомобиля. Это было абсолютно случайно, потому что, въехав на подъездную дорожку, она заглушила двигатель и беззвучно подкатила к его пикапу, остановившись сразу за ним. Выйдя из машины, Джина закрыла дверцу так тихо, что Гордон даже не услышал щелчка. Не услышал он и ее шагов по гравию, и звука открывающейся задней двери дома.

Джина не позвала его, как обычно. Вместо этого она поднялась по лестнице в спальню и вздрогнула, когда увидела его возле окна. Солнце было позади него, и Гордон знал, что она видит лишь его силуэт. Впрочем, Джина быстро оправилась.

— Вот ты где, — улыбнулась она, словно ничего не случилось, и в этот единственный момент ему очень захотелось поверить в то, что не она выдала его полиции.

Он ничего ей не сказал: старался привести в порядок мысли. Джина убрала со щеки выбившуюся прядь волос, позвала его по имени, а когда он не ответил, шагнула к нему и спросила:

— Что-то случилось, Гордон?

Что-то? Все. Был ли у него хоть один момент в жизни, когда он думал, что все будет в порядке? И почему он так думал? Возможно, женская улыбка, прикосновение к его коже женской руки, мягкой и гладкой, ощущение его руки на женских бедрах и ягодицах, его рот на нежной женской груди… Неужели он был настолько глуп, что верил, будто простое обладание женщиной может стереть все, что было в прошлом?

Интересно, что знает об этом Джина? Тот факт, что она находилась здесь, подразумевал, что вряд ли ей что-то известно, но тот факт, что она нашла железнодорожные билеты и квитанцию из гостиницы и держала их при себе, дожидаясь момента, когда она сможет воспользоваться ими и навредить ему… Ну почему по возвращении он не выбросил их на платформе в Суэе? Вот это действительно вопрос. Если бы он сделал так, то эта женщина не стояла бы сейчас в его спальне в невыносимую летнюю жару и они не смотрели бы друг на друга с ощущением греха от предательства в обоих сердцах, потому что грешницей была не только она.

Он не выбросил билеты на железнодорожной платформе и не избавился от квитанции, потому что никак не мог предположить, что с Джемаймой что-то случится, что эти бумажки смогут погубить его, что Джина найдет их, сохранит и ничего не скажет о его лжи насчет того, что он якобы ездил в Голландию, что она позволит ему увязать все глубже и глубже и не скажет ни слова о том, что ей известно, где он был на самом деле — не в Голландии, и не на камышовой ферме, и вообще не в другой стране, а на лондонском кладбище, где пытался забрать у Джемаймы вещи, с помощью которых она могла бы при желании его уничтожить.

— Гордон, почему ты мне не отвечаешь? — спросила Джина. — Почему ты так на меня смотришь?

— Как?

— Словно ты… — Она снова провела рукой по волосам, хотя на этот раз все пряди были на месте. Ее губы изогнулись, но улыбки не получилось. — Почему ты не отвечаешь? Почему ты так смотришь? Что-то случилось?

— Я ездил поговорить с ней, Джина, — сказал он. — Вот и все, что я сделал.

Джина наморщила лоб.

— С кем?

— Мне нужно было с ней поговорить. Она согласилась со мной встретиться. Я не рассказывал тебе только потому, что для этого не было причины. Между нами все было кончено, но у нее осталось кое-что мое, и я хотел это вернуть.

— Ты виделся с Джемаймой? — спросила она, словно на нее только что снизошло озарение. — Когда?

— Не притворяйся, будто ты этого не знала. Здесь был Роб Хастингс.

— Гордон, я не понимаю, как… Роб Хастингс? — Она коротко рассмеялась, но смех прозвучал фальшиво. — Знаешь, ты меня пугаешь. Ты говоришь так… свирепо. Тебе что, Роб Хастингс сказал что-то обо мне? Он что-то сделал? Ты с ним поругался?

— Он сказал мне о железнодорожных билетах и о квитанции из гостиницы.

— О каких железнодорожных билетах? О какой квитанции?

— О тех, что ты нашла. И отдала.

Джина прижала кончики пальцев к ложбинке между грудями.

— Гордон, честно говоря, ты… О чем ты толкуешь? Роб Хастингс утверждает, что я ему что-то отдала? Что-то, что принадлежит тебе?

— Копам, — сказал он.

— Что?

— Ты отдала билеты и квитанцию из отеля копам. Но если бы ты сначала спросила меня о них, я сказал бы тебе правду. Я не стал этого делать, потому что не хотел тебя волновать. Не хотел, чтобы ты подумала, что между нами с Джемаймой до сих пор что-то есть, ведь на самом деле все было кончено.

На него смотрели глаза Джины, большие, голубые, прекраснее, чем северное небо. Она медленно склонила голову набок.

— О чем ты говоришь? Какие билеты? Какая квитанция? Что такое сказал обо мне Роб Хастингс?

Хастингс, конечно, ничего не сказал. Гордон просто сделал вывод. А вывод был таков: если кто-то потихоньку рылся у него в мусоре, то, кроме Джины, больше некому.

— Роб сказал мне, что у копов в Линдхерсте есть доказательство того, что в тот день я был в Лондоне. В день ее смерти.

— Но ты ведь там не был. — Голос Джины звучал очень убедительно. — Ты был в Голландии. Ездил договариваться насчет камыша, поскольку турецкий камыш не годится. Ты не сохранил билет в Голландию, поэтому вынужден был сказать, что в тот день работал. А Клифф сказал полицейским, мужчине и женщине из Скотленд-Ярда, что ты работал здесь, потому что иначе они решили бы, что ты лжешь, раз не можешь предъявить билеты. Вот как все случилось.

— Нет. Случилось то, что я ездил в Лондон. Случилось то, что я встретился с Джемаймой в том месте, где она умерла. В тот день, когда она умерла.

— Не говори так!

— Это правда. Но когда я ушел от нее, она была жива. Она сидела на каменной скамье возле старой часовни, и она была жива. Я не взял у нее то, что хотел взять, но я не сделал ей ничего плохого. Я вернулся домой только на следующий день, чтобы ты поверила, что я ездил в Голландию, а билеты эти выбросил в мусорное ведро. Там ты их и нашла.

— Нет, — возразила Джина. — Ничего подобного. Если бы я нашла их и удивилась, то поговорила бы с тобой. Я бы спросила, почему ты мне солгал. Ты знаешь это, Гордон.

— Откуда же тогда копы…

— Роб Хастингс сказал тебе, что у них есть билеты? — Ответа она не стала дожидаться. — Значит, Роб Хастингс лжет. Он хочет тебя обвинить. Хочет, чтобы ты… не знаю… сделал что-то ужасное, чтобы полиция подумала… Господи, Гордон, да он сам мог порыться в мусоре, найти билеты и передать их полиции. Или придержал их при себе, дожидаясь момента, когда удобнее будет воспользоваться ими против тебя. А если это не он, то кто-то другой, кто не любит тебя так же сильно. Но мне-то зачем мудрить с билетами, когда я могла бы просто поговорить с тобой об этом? Разве у меня есть хоть малейшая причина устроить тебе неприятности? Посмотри на меня. Разве это возможно?

— Если ты подумала, что я убил Джемайму…

— С какой стати я бы это подумала? Ты был до меня с кем-то другим. С Джемаймой. Ты рассказал мне об этом, и я тебе поверила.