очень нехорошую рану в живот. По счастью, стрела вошла под очень острым углом, да и меховой тулуп помог погасить её скорость, но всё же она засела достаточно глубоко. Из пятерых человек, сопровождающих Гардона, двое были убиты и ещё один получил ранение, правда, куда более лёгкое — стрела лишь слегка распорола ему руку.

То, что лучники, не колеблясь, исполнили приказ лорда, означало, что город не намерен сдаваться. Боаж был хорошо укреплён, и даже если защитников в нём было не слишком много, то зима в значительной мере помогала именно им. Во всяком случае, Увиллу сейчас казалось, что в его окоченевшие щёки врезаются мириады маленьких стрел.

Подготовка к штурму была изнуряющей. Было ясно, что армия потеряет множество людей ещё до того, как доберётся до стен, ведь вокруг лежали сугробы, даже в не самых глубоких местах доходящие выше колен. На совете было решено, что под покровом ночи небольшие отряды будут утаптывать снег, проходя по нескольку раз туда и обратно, но частые снегопады превратили это в бессмысленный труд.

Конечно, метель создавала огромные трудности не только для штурмующих — видимость и точность стрельбы в такую погоду также оставляли желать лучшего, да и сами луки, и особенно тетивы, скорее выходили из строя. И всё же Увилл прекрасно понимал, каких потерь будет стоить ему этот штурм.

Наверняка в городе было много людей, охотно согласившихся бы сдать Боаж королю. Очевидно, что были таковые и среди защитников, однако лорд Салити ревностно следил за тем, чтобы не дать возможности Увиллу совратить его людей. Он расстрелял первую депутацию парламентёров, и было совершенно ясно, что та же судьба постигнет и прочие.

Кстати говоря, Гардону, к несчастью, становилось всё хуже. Конечно, будь они в Колионе, в тепле и чистоте, он почти наверняка оправился бы от раны даже несмотря на свой преклонный возраст, но здесь, дрожа от холода в пропитанной чадом палатке, когда проблемы возникали даже просто с горячей водой и свежей корпией, шансы его таяли с каждым днём.

Возможно, это было ещё одной причиной, почему Увилл так спешил занять Боаж. Не будет преувеличением сказать, что в последние годы Гардон занимал особое положение среди других приближённых короля. Наверное, отчасти он заменил Увиллу Давина, хотя, пожалуй, единственное, что в них было общего — это возраст. Гардон был куда хитрее, пронырливее, а потому казался гораздо умнее более прямолинейного и романтичного Давина. А, может быть, Увилл привязался к своему вассалу именно поэтому — он мог бы стать ему лучшим отцом, чем Давин.

Так или иначе, но штурм был назначен на нынешний вечер. Увилл хотел, чтобы темнота и непогода скрыли наступающих от глаз защитников. И если ещё пару дней назад он проклинал метель, то теперь молил богов, чтобы она не закончилась. Никто в здравом уме не станет ожидать, что враг атакует в столь ненастную ночь, и это должно было послужить им на руку. Ещё одно нестандартное решение в пару идее зимнего наступления, и Увилл понимал, что они либо сработают вместе, либо одна, провалившись, похоронит и другую.

Темнота наступит через несколько часов. Увиллу хотелось надеяться, что и этой ночью стража на стенах зажжёт жаровни, чтобы хоть как-то согреться. Эти жаровни, да отсветы лагерных костров будут единственными ориентирами для армии, вынужденной штурмовать укреплённый город почти вслепую.

Незадолго до начала атаки он зашёл в палатку к Гардону. Тот тихонько постанывал при каждом вздохе — к сожалению, рана была очень плоха и гноилась, вызывая сильную боль. Лекарь опасался, что гниение уже распространилось дальше — в кишечник и другие ткани. Раненого постоянно опаивали отваром дурной травы, чтобы снять боль, но это, похоже, помогало не до конца. Увы, из-за подобного лечения Гардон почти всё время находился в каком-то полубессознательном состоянии наркотического транса.

— Пожелай мне удачи, старый друг, — положив ладонь на дрожащую в лихорадке руку Гардона, проговорил Увилл. — Если боги будут к нам благосклонны — завтрашний рассвет ты встретишь в тёплой мягкой постели Локора Салити!

Веки Гардона слегка затрепетали, но это была единственная реакция затуманенного дурной травой разума. Трудно сказать — понял ли барон слова своего короля, да и услышал ли их вообще.

— Как он? — тихонько спросил Увилл у лекаря, постоянно дежурившего у груды шкур, что служили ложем для раненого.

— Плохо, государь, — тот взглянул на короля красными от усталости, бессонницы и дыма глазами. — Боюсь, его кровь заражена гнилью раны.

— Сделайте всё возможное, сударь! — сцепив зубы, проговорил Увилл и вышел наружу, в колкие объятия вьюги.

Была уже полная беспросветная тьма, которую не могли разогнать даже костры. Города не было видно — даже если стража и жгла жаровни, то с такого расстояния их было просто не разглядеть. Армии предстояла нелёгкая задача — пройти несколько сотен ярдов по глубокому снегу, не сбившись с пути. Многие воины при этом несли ещё и лестницы.

Каждый сделал себе факел, который пока был привязан за спиной. Увилл строго-настрого приказал зажигать факелы только от вражеских жаровен, и не раньше. Это значило, что бойцам придётся в кромешной тьме влезать по лестницам на стены, держась за них окоченевшими от холода пальцами, а затем этими же пальцами пытаться удержать в руках оружие.

Но Увилл продолжал верить в свою избранность. Он прошёл вдоль выстроившихся в темноте рядов, что-то говоря им, вселяя уверенность. Он обращался не ко всей армии разом — в такую пургу его слова всё равно уносил бы шквалистый ветер. Он словно говорил с каждым по отдельности, кого-то хлопал по плечу, кого-то обнимал. И воины в ответ не принимались горланить в предсмертном азарте, а лишь кивали и тихо благодарили своего короля за напутствие. Многие, кстати, продолжали верить в него как в воплощение Арионна, и потому просили благословения. Увилл охотно благословлял, и лица бойцов загорались уверенностью и надеждой.

— Пора! — скомандовал Увилл баронам, которые должны были вести его войска в бой.

Сам он, разумеется, остался в лагере. Жизнь и здоровье короля были слишком ценны, чтобы рисковать ими в этом жутком штурме. Однако ему было сложно устоять на месте. Едва лишь его армия исчезла за пеленой метели, он почувствовал сильнейшее беспокойство, которое известно каждому лидеру, когда он вдруг оказывается в ситуации, при которой от него уже ничего больше не зависит. Оставалось лишь бессильно метаться от костра к костру и надеяться.

***

Казалось, пыхтение сотен людей, с усилием продирающихся сквозь глубокие сугробы, способно разбудить самого Асса во глубине его преисподен.