По чистому совпадению отчет Кинси появился как раз в тот период, когда паранойя Ли по поводу интереса Джексона к другим женщинам достигла апогея. Женщина начала подозревать «политическую» мотивацию интрижек Элен. Казалось, все мужчины, с которыми небезуспешно флиртовала та, в том или ином плане оказывались полезными Биллу. А между тем секс был оружием, которое Ли не могла и никогда не стала бы использовать. В тот год ей стукнуло сорок, и она не праздновала свой день рождения, потому что еще раньше начала лгать окружающим о своем возрасте[1211]. (Кстати, Элен поступала точно так же. Ей на тот момент было тридцать, но она всем говорила, что ей двадцать восемь[1212].) На самом деле Ли в тот год выглядела отлично: уверенная в себе, сексуальная и собранная. Казалось, будто ее внешняя и внутренняя сущность наконец-то обрели полную гармонию. Однако этого явно было недостаточно. Со времени их ссоры с Поллоком по поводу детей Ли изо всех сил пыталась свести к минимуму соблазн, источником которого были женщины вроде Элен. Именно тем летом в борьбе за внимание Джексона Ли отказала от дома Мерседес и еще одной привлекательной молодой женщине, с которой они до этого общались. «Это стало для меня болезненным ударом, — признавалась потом Мерседес. — Я никогда в жизни не думала о Джексоне как о ком-то кроме мужа моей лучшей подруги. Однако, похоже, сам он придерживался противоположного мнения»[1213].

Впрочем, тревоги Ли не имели под собой оснований. Джексон, без сомнения, старательно поддерживал в ней мысль о своем интересе к другим женщинам. Но на самом деле секс его не слишком занимал. Фокус интересов Поллока находился совсем в другом месте: в мастерской и в его голове. В глубине души Ли и сама это знала[1214]. А если весной 1948 г. ей еще не было понятно, что муж ее любит, то к концу года в этом не осталось сомнений. Никакая терапия, никакие лекарства и даже ненависть и презрение к себе не смогли заставить Поллока отказаться от алкоголя. А вот боль, которую он причинил Ли своей безобразной пьяной выходкой — чудовищной даже по его собственным меркам — осенью того года, заставила. После того как Джексон глубоко обидел и оскорбил жену — не как женщину, а как художника, — он полностью бросил пить.

В конце июня Элен, Билл и невестка Горки В. В. Ранкин под проливным дождем мчались на ночном поезде из Нью-Йорка на юг, в Эшвилл. Вагон был битком набит солдатами, которые спали даже на полу в проходах[1216]. Война закончилась три года назад, но многие поезда все еще функционировали как военный транспорт. Они перевозили в основном не расслабленных пассажиров, а грузы и войска. В вагоне был проведен небольшой ремонт, и сиденья укрепили с помощью неотесанных бревен и досок. Но это лишь усугубило ситуацию для путешественников. Неровные края деревянных опор цеплялись за одежду и царапали руки и ноги. В результате перемещение по узкому проходу трясущегося вагона превращалось в весьма опасное предприятие[1217]. Но Элен с Биллом были знакомы не понаслышке с суровыми и некомфортными условиями. И воспринимали поездку тем, чем она для них и была, — чудесным приключением. Они отправлялись «за границу» — на американский Юг, — и в конце пути их ожидала прекрасная возможность улучшить свое материальное положение. Биллу предложили целых 200 долларов плюс оплату проживания и питания и два билета на поезд в оба конца за то, что он будет в течение лета преподавать в колледже Блэк-Маунтин[1218]. Это предложение стало для пары не чем иным, как благословением небес.

К весне они окончательно остались без гроша. Поскольку все галереи в городе на лето закрывались, Элен какое-то время не могла зарабатывать на рецензиях. У их друзей у самих в карманах свистел ветер, но они жалели де Кунингов, особенно после выставки Билла. Все знали, что он ничего не продал, хотя его работы, результат многих лет мучительных усилий, были поистине великолепными. В итоге Билла возвеличили и включили в длинный список мучеников, пострадавших за дело великого искусства. И отныне он считался нуждавшимся в помощи и защите больше других.

Греческий художник Калдис заботился о том, чтобы Билл и Элен не голодали. Он приводил де Кунингов в ресторан-автомат, в котором работало много его соотечественников. Потом Аристодимос отвлекал сотрудников разговорами на греческом языке, а Элен и Биллу тем временем приказывал есть, сколько они смогут, пока не дойдут со своими подносами до кассы. «Ешьте, сукины дети, ешьте, ешьте!» — яростно шептал он. А затем возвращался к своей роли беззаботного рассказчика, знатока эллинского языка, и продолжал удерживать внимание молодых греков[1219]. Врач и художник Левин Алкопли в буквальном смысле снял и отдал Биллу свои туфли, потому что обувь де Кунинга совершенно развалилась[1220]. Эрнестина регулярно кормила супругов. «Приглашая Элен на ужин, ты мог быть уверен: она придет первой, — рассказывала Эрнестина. — Они очень часто обедали и ужинали с нами»[1221].

Де Кунинги отчаянно хотели уехать на лето из города, подальше от раскаленного бетона и тяжелого, насыщенного влагой воздуха, а также от смога, омрачавшего даже самый яркий солнечный день. Многие их друзья отправлялись на июль и август в Провинстаун или снимали жилье на Лонг-Айленде. Оба эти варианта были относительно дешевыми, но все равно требовали денег. А следовательно, супругами даже не рассматривались. Билл изо всех сил пытался разглядеть в их ситуации светлую сторону. Однажды он, высунувшись в окно, задумчиво курил. Элен спросила мужа, о чем он так напряженно размышляет. «Посмотри на всех этих бедных тупых сукиных детей, — сказал Билл в ответ. — Им нужно идти на работу. А мы с тобой настолько бедные, что это не имеет значения. И мы можем делать то, что хотим»[1222]. Однако, как известно, бедность в конечном итоге лишает великолепия даже свободу. Пара остро нуждалась в работе, за которую платили бы. И, как это ни невероятно, предложение поступило нежданно-негаданно. В результате некоторых просчетов в планировании, репродукций картин Билла в художественных журналах и рекомендации Джона Кейджа де Кунинга пригласили преподавать в самое авангардное образовательное учреждение в США[1223]. «Это решало все наши проблемы, — рассказывала Элен. — И мы, конечно, были в полном восторге от перспективы отпуска в горах»[1224].