Анжелика осталась одна. Нервы ее были напряжены до предела, словно в страшном сне, и мягкий шелест воды в фонтанах причинял ей сильнейшую муку. Она заметила весело улыбающуюся эфиопку. Та знаками звала ее подняться к кучке женщин, перегнувшихся через балюстраду, откуда было все слышно.

Раздался резкий крик. Потом еще и еще крики. Анжелика заткнула уши и попятилась, словно от святотатственного искушения. Она испытала род противоестественного влечения к этим звукам агонии и сверхчеловеческих мук, словно в раннем детстве. Она вспомнила кормилицу и тот плотоядный огонек в ее мавританских глазах, когда та рассказывала о страшных муках, которые терпели невинные младенцы в руках Жиля де Реца в то время, как этот изверг предавался своим сатанинским увеселениям…

Она бродила по коридорам и стенала:

— Надо же что-то сделать! Это невозможно допустить!..

Но что она могла, рабыня гарема, чья жизнь тоже стала игрушкой в злобных руках?

Она заметила женщину, которая тоже прислушивалась к тому, что происходило в султанских покоях. С головы ее свисали длинные светлые косы. То была Дэзи, англичанка. Анжелика подошла к ней. Она испытывала невольное доверие к этой единственной блондинке среди слишком смуглых испанок, итальянок и восточных женщин. Была, правда, еще исландка, но она ни на кого не обращала внимания и, кажется, желала лишь одного: приблизить свой смертный час.

А эти двое еще ни разу не говорили друг с другом. Однако стоило Анжелике подойти, Дэзи обняла ее за плечи. И рука ее была ледяной.

Оттуда тоже «все было слышно»!

На одно из самых нечеловеческих стенаний Анжелика отозвалась глухим стоном. Англичанка крепко обняла ее и прошептала по-французски:

— О, почему она не выпила яд? Не могу ко всему этому привыкнуть!

По-французски она говорила с акцентом, но бегло, поскольку развлекалась изучением иностранных языков, не желая предаваться умственной лени подобно прочим обитательницам гарема. Осман Ферраджи долго готовил эту христианку с холодным темпераментом северянки к роли своей ставленницы, пока Лейла Айша не отвоевала ее у него.

Ее светлые глаза вглядывались в лицо Анжелики.

— Он внушает вам ужас, правда?.. А ведь вы женщина несгибаемая, как сабля. Когда Лейла Айша на вас смотрит, она говорит, что у вас в глазах кинжалы… Черкешенка занимала место, которое Осман Ферраджи готовит для вас… А вы дрожите от ее мук?..

— Но в конце концов, что они с ней делают?

— О, воображение повелителя не иссякает в изобретении все более и более утонченных пыток. Знаете, как он казнил Нину Паратову, прекрасную московитку, которая дерзнула резко ему ответить? Отрезав ей груди крышкой сундука, на которую встали два палача! И она не единственная, кого он пытал… Поглядите на мои ноги. — Она подняла край покрывала. Ступни и щиколотки были покрыты розовыми вздувшимися шрамами от ужасных ожогов. — Меня вынуждали обратиться в мусульманство, окуная ноги в кипящее масло. Мне было только пятнадцать. Я уступила… и можно подумать, что мое сопротивление лишь подхлестнуло мою любовь. Я познала дивное наслаждение в его объятиях.

— Но разве он не чудовище?

— Ему необходимо причинять страдания, для него это род сладострастия… Ш-ш-ш! Лейла Айша на нас смотрит.

Огромная негритянка стояла на пороге двери.

— Вот единственная женщина, которую он любит, — прошептала Дэзи со смесью раздражения и восхищения. — Надо быть вместе с ней. Тогда с вами ничего страшного не случится… Но опасайтесь Верховного евнуха, этого льстивого и беспощадного тигра…

Анжелика убежала к себе, провожаемая взглядами обеих женщин. Тщетно Фатима и служанки предлагали ей сладости и кофе. Она без конца посылала их узнать, умерла ли уже Мариам. Но нет. Мулей Исмаил все не мог насытиться мучениями, и палачи пускались на всяческие ухищрения, чтобы продлить жизнь несчастной.

— Пусть гром небесный падет на этих демонов, — стонала Анжелика.

— Но ведь она тебе не дочь, даже не служанка, — удивлялись прислужницы.

Наконец она упала на диван, накрыла голову подушками, зажала уши руками и забылась. Когда она очнулась, стояла ночь. Луна заглядывала в затихший сераль. По галерее кто-то ходил. Наверное, подумала она, это Верховный евнух делает обход. Анжелика бросилась ему навстречу и закричала:

— Она умерла? Ради всего святого ответьте, ведь она умерла?

Осман Ферраджи с удивлением смотрел на ее заломленные руки, на лицо, искаженное страхом и тревогой.

— Да, она мертва. Она только что скончалась. Анжелика испустила вздох облегчения, похожий на рыдание.

— Из-за одного апельсина! Одного апельсина… Вот жребий, который вы мне уготовали, Осман Ферраджи. Вы хотели, чтобы я стала его фавориткой и он смог бы умертвить меня в страшных мучениях за малейший проступок.

— Нет, этого с тобой не может случиться. Я тебя уберегу.

— Вы не сможете совладать с этим тираном!

— Я могу многое… Почти все.

— Но почему же тогда вы не оберегли ее? Почему не защитили?

На лице Верховного евнуха изобразилось тягостное недоумение.

— Но… Она же совсем не интересна, Фирюза. У нее очень слабенький ум. Конечно, при прекрасном теле и природном любвеобилии, увы, уже извращенном. Именно этим она и привлекла к себе Мулея Исмаила. У него появилась даже несколько большая тяга к ней, чем подобает. Он сознавал это и из-за этого на нее негодовал. И гнев его оказался добрым советчиком. Сегодняшняя казнь освободила повелителя от унизительного для его чести наваждения… И оставила свободным место для тебя!..

Анжелика отступила к своему ложу, прижав к губам тыльную сторону дрожащей руки.

— Вы чудовище, — вполголоса проговорила она. — Вы мне отвратительны. — Она бросилась на кровать, содрогаясь от беззвучных рыданий.

Чуть позже пришла Фатима с чашкой успокоительного отвара. Его послал Верховный евнух. А вместе с лекарством она почерпнула на кухне множество занимательных подробностей о недавней пытке и горела желанием поделиться ими с хозяйкой. Но при первых же словах Анжелика отхлестала ее по щекам и пришла в такое возбуждение, что старухе стоило большого труда привести ее в чувство.

Она вслушивалась в ночь. Звуки внутри гарема затихали. Каждая из женщин должна была удалиться в свои покои. Днем женщины пользовались достаточной свободой: могли прогуливаться по садам, наносить друг другу визиты, но ночью каждая должна была оставаться у себя под надзором евнуха и черных служанок. И кто бы осмелился нарушить эти предписания? Ночью на свободу выпускалась пантера Альхади. Каждая женщина, осмелившаяся ускользнуть от своих стражей, рисковала столкнуться с хищником, натасканным бросаться на любую тень в женском одеянии.

Сколько юных прислужниц-мавританок, отправленных своими госпожами на кухню за каким-нибудь лакомством, были потом найдены с перегрызенным горлом! Поутру двое евнухов, воспитавших дикую кошку, пускались на ее поиски по всему дворцу. Поймав зверя, они трубили в рожок, что значило: «Альхади на цепи». Только тогда обитательницы вздыхали спокойно, и жизнь в гареме пробуждалась.