Но я не могу, я всегда недовольна всем, только бывают редкие периоды хорошего настроения. Может быть, это плохое состояние души — последствие моих ошибок? Или просто я не умею радоваться жизни, не умею идти к цели, не умею преодолевать препятствия? Я никуда не годный человек. Трудно жить с таким исковерканным прошлым, с такой израненной слабой переменчивой как ветер душой. Может, я даже психически больна? Кому я нужна? Я когда-то мечтала стать певицей, и плюнула на это, не поверила в себя, я не написала ни одной песни, не родила ребенка, бездарно провела все годы молодости. Дирк, Дирк! — Соня тяжело вздохнула. — Мне нравилось перебрасываться с ним ироническими репликами, в этом мы были на равных, я даже побеждала в остроумии его, богатого, взрослого уверенного в себе. И он в чем-то зависел от меня, от моего желания. Это приятно щекотало нервы. Но какой во всем этом был смысл? У нас не было душевной близости. Дирк так и остался бесконечно далеким как другая планета, привлекательная и яркая издали, а вблизи холодная, лишенная жизни и воздуха. Близость с ним травмировала мою душу. Все-таки он победил в этом невидимом состязании душевных энергий и противоречивых чувств. Он унизил меня в каком-то смысле.

И мне хочется отомстить. Чтобы Дирк увидел по телевизору, как я исполняю мировой хит. И потом мы встретимся, и он скажет: «Ну что, милая, может, предадимся жаркой страсти снова, я уже заказал номер». А я отвечу небрежно: «Нет. Ты считаешь себя выше других, но на самом деле ты самое настоящее ничтожество». И выйду, громко хлопнув дверью. Но это все какой-то детский сад, глупо и неважно уже отомщу ли я ему. Совершена трагическая ошибка, из-за которой мы расстались с Элаем. И ее невозможно компенсировать ничем, как и все страдания в этой жизни. Боль стихает, но на сердце остаются уродливые рубцы. Я сама виновата, мои беды не принесла мне жизнь, каждый поступок был моим выбором. Покончить с собой не получится, это не принесет облегчения. Выхода нет. Почему другим людям удается жить весело, красиво, успешно, чем они лучше меня? И не надо спрашивать «за что?» Мы на самом деле всегда знаем, за что и почему. Пойду, прогуляюсь по острову, пусть они уплывают, а я дождусь доктора. Он обещал через несколько часов вернуться на этот остров вместе со своим помощником, собрать одно лекарственное растение и удостовериться, что со мной все в порядке. Я уплыву с ним, буду жить с дикарями, помогать им. Я не вписываюсь в современную жизнь, здесь я забуду обо всех трагедиях». И Соня стала постепенно углубляться в лес.

Слезы текли по ее лицу, но она их не вытирала. А лес становился все гуще, и уже напоминал непролазные джунгли. Слышалось громкое пронзительное пение птиц, и от него почему-то было жутковато. Соню оцарапало какое-то тропическое растение, она упала и громко закричала.

«Все кончено, больше не хочется жить. Да, жаль расстаться с капитаном и с Данилой, может, наше путешествие, наконец, завершится, и мой брат отправится домой. Не хочу возвращаться в старую квартиру, где все напоминает о смерти ребенка, о моих неудачах. Пускай начнется новая жизнь. — Ей даже на какой-то миг стало хорошо. — А эта тропическая природа, ветер с океана, под который забываешь о течении времени и слышишь только журчание воды и смотришь на вечную величественную бесстрастную красоту, и все проблемы становятся мелкими и неважными, остаются в далеком прошлом. Время выравнивает камни, и оно сгладит боль в моей душе. Здесь можно будет забыть о душевных терзаниях, о трагедии капитана, произведшей на меня такое тягостное впечатление, обо всем».

Она решила не прощаться с Данилой и капитаном, это будет слишком тяжело.

Наконец, Соня нашла выход из леса и ходила вдоль берега, потерянная и одинокая. Дул слабый ветерок и небольшие волны накатывали и сразу отбегали. Сонины джинсы промокли, но она не обращала на это внимания. Ее широкая кофточка с рукавом летучая мышь, которую дал доктор, чтобы она переоделась, развевалась от ветра. Соне было тяжело прощаться со старой жизнью, но иногда надо сделать решительный шаг.

И вдруг София увидела Даню, который махал ей руками.

— Неужели ты хочешь уехать? Бежим скорее на корабль, там произошло что-то ужасное.

Вот что случилось где-то за полчаса до встречи Сони и Данилы:

Отец Олег висел на мачте. Верхние конечности страшно затекли. Он испытывал жуткую боль во всем теле. Священника мучила ужасная жажда. Он молился из последних сил.

А в это время Филипп бродил вдоль берега в поисках Сони и Данилы. Капитан задумался.

В его сознании проносились средневековые улочки, первые неуклюжие машины, сменившие экипажи, дымящие пароходы, которые плавали, а потом исчезли, их заменили громоздкие, но более маневренные лайнеры. «Все как по волшебству менялось, когда я выходил на сушу, — вспоминал капитан, — вырастали диковинные многоэтажные дома, женщины начинали одеваться как мужчины, появлялись стальные летающие птицы. Но люди из других веков, с которыми я общался, оставались теми же, порочными, заблуждающимися и незащищенными, тоскующими здесь на огромной планете горя и зла. И все-таки в мире мало любви и добра, и их надо искать, как жемчуг на дне море, на дне несчастных израненных людских сердец».

Филипп надеялся, что команда раскается, и проклятие будет снято. Его надежда была хрупкой, исчезающей как предрассветный туман. Но они не захотели обратиться к Богу, и это было предсказуемо. Какое им дело до его потомков, если он всегда был так жесток с командой, и его нисколько не беспокоили проблемы экипажа. Матросы его ненавидели, хотя и уважали когда-то. Они были бесконечно далеки от покаяния и религии, и жили в мире грубого труда и грубых удовольствий. Бесчеловечными приказами и наказаниями, своим вечно скверным настроением капитан создавал в и без того очень тяжелом плавании совершенно невыносимые условия. Он считал себя вправе убивать, а иначе ему не будут подчиняться и уважать. Бывали случаи, когда самые жестокие самые болезненные оскорбления сами собой рождались в его голове, и ему доставляло определенное удовольствие их произносить. Капитану нравилось задевать матросов за живое. Таким образом, он вымещал на людях собственное преимущественно плохое состояние души и страшную усталость от штормов, опасностей, невыносимых бытовых условий. На какое-то время становилось легче, но потом было еще хуже.

А ведь у матросов тоже были сердца, хотя и запрятанные глубоко под огрубевшую от штормов, солнца и тяжелой жизни кожу.

А после проклятия Филиппа перестали бояться, ведь он уже не мог никого покарать. Капитан чувствовал ненависть матросов и обиду на прошлое, которая жила в их сердцах, как память о войне или стихийном бедствии. О таких вещах вроде бы забываешь, но стоит кому-нибудь напомнить, и боль оживает с новой силой. Он старался с ними как можно меньше общаться, Филипп принимал участие в управлении кораблем в шторм, но только через боцмана и штурмана. Питер Ван Гольф был единственным человеком, который не держал на него зла. А Дирк был слишком рационален, он хотя и ненавидел капитана, но понимал, что в шторм без знаний и навыков Филиппа не обойтись.

Это воспоминания пронеслись в голове капитана за минуту. Команда не раскается, чтобы спасти его потомков и снять проклятие никогда, им нет никакого дела до Господа Бога, для них покаяние подобно отказу от женщин и алкоголя, чтобы заработать себе теплое местечко в раю. Филипп невесело усмехнулся. Он решил поговорить с Соней и Данилой, может, ему станет легче. Но капитан не знал, где они и пошел к кораблю посмотреть, нет ли их там.