отрицал в кандидатской диссертации М. А. Алешковский, не признаёт его существования А. П. Толочко; см. их неоднократно цитированные или упомянутые выше работы, а также статью: Tolochko O. P. Christian Chronology, Universal History, and the Origin of Chronicle Writing in Rus’ // Historical Narratives and Christian Identity on a European Periphery: Early History Writing in Northern, East-Central, and Eastern Europe (c. 1070–1200) / Edited by I. H. Garipzanov. Turnhout, 2011. P. 205–227. (Medieval Texts and Cultures of Northern Europe, 26).

Историк и летописевед А. Г. Кузьмин и историк, антрополог и археолог В. Я. Петрухин, признавая существование Начального свода, посчитали вступление в Новгородской первой летописи младшего извода плодом работы какого-то новгородского книжника XIII века, использовавшего как источник размышления киевского летописца в статье 1093 года. Упоминание о разорении, причиненном язычниками, они истолковывают как отклик на нашествие Батыя в 1237–1240 годах. См.: Кузьмин А. Г. Начальные этапы древнерусского летописания. С. 97–98; Петрухин В. Я. К ранней истории русского летописания: о предисловии к Начальному своду // Слово и культура. Памяти Н. И. Толстого. Т. 2. М., 1998. С. 354–363; он же. Древняя Русь: Народ. Князья. Религия // Из истории русской культуры. Т. I: (Древняя Русь) / Сост. А. Д. Кошелев, В. Я. Петрухин. М., 2000. С. 70–77. Однако, как аргументированно показал А. А. Гиппиус, реалии во вступлении (упоминание гор и златоверхих храмов) соотносятся именно с Киевом, с его холмами и известными здесь уже в XI веке храмами, купола которых были покрыты золотом, а отнюдь не с низменным, равнинным ландшафтом Новгорода, в котором златоверхих церквей до XV века не было. Пафос торжества христианства над язычеством и связанная с ним перекличка со «Словом о Законе и Благодати» Илариона тоже более уместны в XI, а не в XIII столетии. Разорения, причиненные «погаными», вовсе не оценены летописцем как катастрофа — в отличие от того, как древнерусские книжники восприняли завоевание Руси монголо-татарами; см.: Гиппиус А. А. Два начала Начальной летописи: к истории композиции Повести временных лет // Вереница литер: К 60-летию В. М. Живова / Отв. ред. А. М. Молдован. М., 2006. С. 60–83. Автор статьи частично повторяет и развивает аргументы А. А. Шахматова; см.: Шахматов А. А. Киевский Начальный свод 1095 г. С. 454. Ученый справедливо отмечал также, что во вступлении князья обличаются в алчности, «несытости», а не в развязывании междоусобиц. Такое осуждение соотносится с упреками в адрес покойного Всеволода Ярославича и прямо не названного, но подразумеваемого Святополка Изяславича в статье «Повести временных лет» под 1093 годом и в воспоминаниях о Святополковой жадности в сказаниях Киево-Печерского патерика. Князей позднейшего времени книжник скорее обвинил бы в развязывании междоусобиц. См.: Шахматов А. А. Предисловие к Начальному своду и Несторова летопись. С. 382–387. В пользу раннего происхождения предисловия в списках Новгородской летописи свидетельствует также такой аргумент, как архаичная форма глагола «быти» — «будяше». См. о ней: Мустафина Э. К. Редкая форма имперфекта глагола быти в литературном языке Древней Руси // Исследования по глаголу в славянских языках: История славянского глагола. М., 1991. С. 55–61; Гиппиус А. А. К истории сложения текста Новгородской первой летописи // Новгородский исторический сборник. Вып. 6 (16). СПб., 1997. С. 54, прим. 139.

Несоизмеримо более радикальная критика шахматовской гипотезы о Начальном своде была недавно высказана украинским исследователем Т. Л. Вилкул, которая приписала все фрагменты Новгородской первой летописи младшего извода, отличающиеся от «Повести временных лет», руке новгородского летописца XIV или XV века. Доказательством для такого предположения она усмотрела в том, что первая дата — 854 год — в новгородской летописи вычислена (как установил еще А. А. Шахматов) на основании переводных сочинений, известных в древнерусских рукописях не раньше XIV века. Ср.: Шахматов А. А. Хронология древнейших русских летописных сводов // он же. История русского летописания. Т. 1. Кн. 2. С. 6–7; он же. Начальный Киевский летописный свод и его источники // Там же. С. 177, прим. 1; он же. Толковая Палея и русская летопись // Там же. С. 276; он же. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. С. 83–84. Другим аргументом Т. Л. Вилкул являются якобы найденные заимствования из Хроники Георгия Амартола. (Напомню, по мнению А. А. Шахматова, эти извлечения из Амартола были сделаны автором «Повести временных лет», в Новгородской первой летописи их нет, и это свидетельствовало, что в Новгородской летописи сохранились фрагменты текста более раннего, чем «Повесть…».) Исследовательница доказывает, что в Новгородской первой летописи эти заимствования имеются, причем они взяты из «Повести временных лет» и соединены с дополняющими их извлечениями из так называемого Хронографа по великому изложению, составленному из фрагментов византийских хроник. Кроме того, она обосновывает мысль, что этот Хронограф был составлен не раньше начала XII века, а скорее даже в XIII столетии и потому не мог быть использован в Начальном своде; следовательно, этого свода попросту не существовало. См.: Вилкул Т. Л. Летопись и хронограф: Текстология домонгольского летописания. С. 98–231, 416, 418–422, 424–425. Построения исследовательницы частично основываются на датировке рукописей, в которых сохранились переводные исторические сочинения. Однако время составления рукописей каких-либо произведений — это вовсе не обязательно время их создания или осуществления перевода. Достаточно напомнить, что сама «Повесть временных лет» дошла до нас в рукописях не раньше 1370-х годов, а самый ранний список «Слова о Законе и Благодати» датируется XV веком. Отнесение составления Хронографа по великому изложению к более позднему времени, чем это принято считать, основывается на не бесспорных аргументах. Один из них — отсутствие цитат из Хронографа в Киевской летописи конца XII — начала XIII века. Но это так называемое доказательство «от умолчания» (на ученой латыни — «ex silentio») — очень слабое, так как мы не знаем намерений летописца, не можем попасть «внутрь» его сознания. И почему книжник должен был непременно цитировать Хронограф, даже если к этому времени он и был уже создан? Между прочим, он не проявил почти никакого интереса и к точно существовавшему переводу Хроники Георгия Амартола: Т. Л. Вилкул указала на многочисленные случаи «микроцитат» из Амартола в Киевской летописи, но из них лишь один можно признать реальным заимствованием (это редкое выражение «вередити серьдьце» — «вредить сердце, огорчать»), а все остальные — совпадения единичных словосочетаний и даже отдельных слов, причем отнюдь не раритетных; см.: Там же. С. 282–293. О ранней истории перевода и бытования византийских исторических сочинений на Руси можно лишь гадать. (Хронограф по великому изложению — плод ученой реконструкции, а не произведение, дошедшее до нас в виде самостоятельного и целостного текста.) Сама Т. Л. Вилкул оговаривает вероятность, но не абсолютную правоту своих выводов.

Что касается заимствований из Георгия Амартола в Новгородской первой летописи, то они отнюдь не очевидны: исследовательница считает ими совпадения отдельных выражений и даже слов. Например, получается, что безвестный новгородец, имея перед собой рассказ о событии из переводного хронографа, обратился к повествованию о том же событии в Хронике Георгия