Три часа, оставшиеся после Руськиной и Волковой, прошли быстро и без паузы. «Вот, я вам выписала вызовы с вашего участка, — подала мне медсестра листок с фамилиями, адресами и карточками больных, которые захотели меня увидеть у себя дома. — У вас здесь улица Амиршоева, 192. За поликлиникой найдёте гараж, от него дойдёте по тропе в гору, километров 5, примерно. Не так близко, — сочувственно произнесла она. — Обычно к старику вызывают, но сейчас вызов к его дочери, сорока лет — температура, кашель». — «И вот, ещё пять вызовов: на улице Ойгуль — 3 вызова — это тоже наш участок, и 2 вызова, — добавила Руськина, — с чужого участка — пр. Ленина, 138 и 136 — это пятиэтажные дома, в одной остановке отсюда, можно пешком пройти». — «Врач с этого участка часто болеет, и сейчас она заболела, — объяснила медсестра причину, по которой, я получил довесок. — Вот вам бланочки на анализы, если на дому захотите направление больному дать. Вот вам аппарат для измерения давления, и вот вам — фонендоскоп». Почему-то в голове тут же опять пронеслась дурацкая присказка, которую в раннем детстве — в 6 лет, от 14-летнего брата перенял: «Вот вам штапель! Вот вам тюль! Вот вам, яйца! Вот вам…!». «Завтра мы тоже работаем с утра на приеме, а в среду — с 14 часов на приёме, поэтому вызовы будут с утра», — закончила инструктаж для молодого бойца опытная медсестра-банщица. Взяв бланки и инструменты, сложил их в чемоданчик-«дипломат» и пошёл по людям. Мой первый день работы в качестве участкового врача решил начать со штурма горы. Тогда — 11 лет назад, по приезде в Душанбе из Бердичева, удалось 40 км пройти за 5 часов. Но тогда был май месяц, прохладно, в горах +20, а сейчас июль — самый жаркий месяц. Сегодня +42 в тени, и камня в почке тогда не было! Не успел тогда ещё в Ляуре побывать, в войну поиграть. Может, ещё придётся попроситься к Мирзаидовой в Совпроф, обратно, и посидеть в бухгалтерии с нарукавниками? Или поехать в Шаартуз, там будет машина, не надо будет идти пешком, и арбузы свои! Неплохо бы было сейчас съесть холодный арбуз. Быстро нашёл нужную тропу, стрелкой на столбе было указано направление в сторону неба — улица Амиршоева! Пошёл быстро, как тогда к озеру Тимур Дары. Дорога была некрутой, под углом примерно 30°, но постоянно вверх. По бокам, довольно далеко, стояли редкие кибитки. Кто знает, относятся ли они тоже к этой улице Амиршоева — улица имени участника борьбы с басмачеством? Его, по-моему, в горах в 30-ые годы убил кто-то, и улица его именем названа была. Мне-то надо было Амиршоева, 192! Судя по номеру, не очень близко. Быстро вспотел в тенниске, без майки и тонких брюках, но лез, и лез постоянно вверх. Возможно, как и Амиршоев в своё время. Через 40 минут появились первые скопления мазанок-кибиток. Одна из кибиток стояла у тропы, во дворе бараны и собака, которая лаем неприветливо встретила. Из кибитки во двор вышел таджик лет 60-ти. Сказал ему, что врач, ищу кибитку под № 192. Здесь, оказалось, в номерах не разбирались, но когда сказал, Салиева Зебуниссо вызывает, то он уверенно показал на кибитку метрах в двухстах, и не на тропе, а в овраге. Дойдя до указанной кибитки, убедился, что это и есть семейство Салиевых. Кибитка была окружена редким, тонким, неструганным забором из стволов деревьев.

Во дворе, как и положено, лежало несколько баранов, стояла печь для выпечки лепёшек, по земле ползали полуголые дети — от полугода до трёх лет. Из кибитки вышел ака (мужчина, старик) — лет 50-ти, с бородой, одет в чапан, тюбетейка на голове, на ногах — таджикские остроносые калоши. «Э-э-э, духтур, ас-салям алейкум! Апа (жена, женщина) больной, а где духтур-апа?». — «Я теперь духтур», — понял его недовольство, что жену придётся доверить — показать мужчине. Больная лежала на полу, на ватной стёганой подстилке, в национальном платье, в штанишках и белой накидке на голове, всё было закрыто и покрыто. И я решил не нарушать эту целомудренность природы, спросил, как в Шаартузе: «Куджо дар мекунад?» (Где болит?) — и она показала на голову. Померив температуру, прослушав лёгкие, сердце через платье, в присутствии свидетелей, сбежавшихся в комнату — родных и близких, ползая при этом по полу, обследуя больную. Пот с моего лица и лба капал на апу. «Тепла?» — спросил «хозяин» этой алы. «Очень сильна тепла!» — согласился я, выписав рецепт. «Завтра приходи?» — спросил на прощание избалованный Советской властью хозяин. «Нет, апа послезавтра приходи! — ответил я почти по-таджикски. — У апа тут хорошо, там хорошо, везде хорошо!» — объяснил я ему на понятном языке. Вниз было идти легче — почти бежал. В самом низу, спустившись с горы, почувствовал боль в почке. Достал из дипломата 2 таблетки но-шпы, 2 таблетки ависана, которые «теоретически» расширяли мочеточник и иногда даже «теоретически» боль снимали, и накапал 30 капель цистенала, тоже иногда при почечной колике помогающего. Хорошо, что рядом, за поликлиникой, увидел водопроводную колонку. Запив лекарства водой, пошёл дальше обслуживать население, но уже медленнее. Минут через 10 ходьбы боль стала утихать. Два вызова по проспекту Ленина сделал быстро — за 20 минут, и отправился в сторону улицы Ойгуль, которая была далеко от поликлиники, в пяти остановках троллейбуса. Затем пешком шёл примерно 2 км, пока не увидел улицу с радиовышкой — много столбов с проводами высокого напряжения. Здесь было на небольшом участке сконцентрировано много электромагнитной энергии. Было жарко, провода потрескивали, искрились от высокого напряжения при сухом воздухе. Все три вызова — в одноэтажных кирпичных домиках. На вид, не в плохом состоянии: во дворе цветы, заасфальтированные дорожки, водопровод.

«Здрасте, — вышел из дому старик, а за ним выглянул мальчик лет 14, — заг гроссмуттер, врач коммт!» — «Немцы! — понял я. — Язык похож на идиш, но грубее, резче». «Гроссмуттер» лет 75 оказалась больной раком желудка — кончились обезболивающие. Выписал рецепт на но-шпу, анальгин и димедрол. Такое сочетание иногда снимает боль. Если нет, то больные уже переводятся на лечение промедолом или морфием — наркотики. При её состоянии лучше было ещё тянуть на простых — ненаркотических обезболивающих. Выписал ей также фестал — ферменты для улучшения пищеварения, натуральный желудочный сок, а также препарат железа от малокровия. «Данке (спасибо), — сказала старуха. — Вы наш врач, как фамилия?». Услышав мою фамилию, не спросила, немец ли я. Ни разу ни русские, ни тем более хохлы и, конечно, русские немцы не спросили… Они в «своих» разбираются без труда, а остальные во мне. Ещё бы, что захотел — меня перепутать с немцем! Всех бы рассмешили и даже меня! Оставшиеся два вызова рядом оказались родственниками, и тоже с онкозаболеваниями. «Что за эпидемия? — и, взглянув на обратном пути на радиовышку и высоковольтные провода, подумал: не от облучения ли?».

«Ну что, нашли все улицы? — спросила медсестра на следующий день и добавила: — Там один очень рвётся на приём без очереди. Говорит, кандидат наук из университета. В университет опаздывает, пустить?». — «У него что, высокая температура, тяжёлобольной?». — «Да нет, просто зануда, колитник. Приходит обычно лекарства выписать и реже — больничный лист». — «Это не срочно, — сказал я, — пусть подождёт, не участник войны же, не инвалид». — «Нет, нет, просто зануда! Здесь до вас всегда пропускали его без очереди. Врач говорила, он экзамен принимает в мединституте, а у неё дочь школу заканчивает, она хотела её в мединститут определить. Вот он и привык без очереди». — «Нет у меня ещё таких детей для мединститута — у меня младше. А пока они вырастут, может, он уже… кто знает, где будет? И потом, вы назвали его колитником, а я в детстве слышал… ну, как бы вам помягче сказать: „По большой нужде сходить — не помочиться, можно подождать!“». — «Правильно, пусть ждёт! Я тоже знаю это выражение, и тоже с детства!» — обрадовалась медсестра моему справедливому решению. Через полтора часа она мне сообщила: «Сейчас очередь этого зануды», — и подала мне амбулаторную карточку. Неужели?! На амбулаторной карте значилось — Кашеров, место работы — университет. «Так это то „выделение“ еврейского народа, которое меня самым пошлым образом завалило на вступительном экзамене по физике! Это он принял участие, и принимает до сих пор, в погромах еврейского народа! Вот, и он сам! Точно! Это оно — дерьмо!» — понял я. Раздражённо войдя в кабинет и сев напротив меня, вроде смотрел на меня, но не видел. Во-первых, в «очечках» с толстыми стёклами, близорукий, как крот, а во-вторых, весь погружён в свой внутренний, колитный — вонючий мир. Да и выражение лица такое кислое и сморщенное, как будто кто-то ему в душу испражнился и теперь ему самому аж воняет! «Как самочувствие?» — «Так, в том-то и дело, что плохо, иначе бы не пришёл!» — с претензией ответил, как будто бы это я ему в его вонючий кишечник нагадил, а не он сам! — «Я, понимаете, сейчас принимаю вступительные экзамены, и это очень нервная работа. Это требует большого нервного напряжения!». — «Я вас понимаю, — сказал я, — переживаете, небось, когда кого-то зарезать приходится». — «Да, очень, это моя проблема, это для меня всегда очень тяжело, наверное, из-за этого и болею! Я не умею людям плохо делать, не так воспитан, понимаете? Моя мать тоже была педагогом, и я на неё похож своей эмоциональностью». — «Ну и сука твоя мать! — подумал я. — Жива мать ваша?!». — «Нет, год назад умерла, и тоже от язвенного колита!». — «Так вы же еще не умерли! Почему тоже?». — «Чувствую, что если дело так пойдёт, то последую скоро!». — «Эх, жаль, что я не хирург!» — подумал я, выписывая «душевному и эмоциональному» лекарство. Конечно, он меня не узнал, ему и в голову не могло прийти, что я мог обойти такой заслон, который был на моём пути и на пути подобных мне. Вначале хотелось его спросить, помнит ли он тот день, когда так из-за меня переживал, что после этого чуть не умер. А потом подумал: «Что это мне даст, ведь я терапевт, а не хирург! Был бы хирург, то ухватился бы, как тогда за зуб, за две третьих кишечника и вырвал бы!». — «Большое спасибо, — сказал он, беря рецепт, — если что надо, обращайтесь, вот моя визитка. У вас дети, наверное, ещё маленькие?». — «Да, — сказал я, — а я уже поступил». Только тут он, вроде, на меня подозрительно посмотрел, или мне так показалось.