— Я буду принимать эти пилюли. Увы, почему же вы не давали их этому бедняжке? Зачем я подарила ему право на трон, который убивает его? Я никогда не утешусь.

— Помните о короле, ваше величество, думайте только о нем; ваша жизнь посвящена ему, и его жизнь зависит от вашей. Теперь, когда Испания утратила свои надежды, она ждет, что вы подарите ей новые.

— О нет, больше никогда! Я не хочу обрекать на смерть тех, кого люблю, я проклята и не должна ни к чему прикасаться.

Маленький принц умер на следующий день; симптомы заболевания были странные, однако не обнаружилось признаков, напоминавших действие известных ядов. И потому те, у кого возникли подозрения, хранили их при себе, ведь никаких доказательств преступления не было, если не считать убежденности Юсуфа, высказанной им в беседе с королевой, о чем никто не знал. Все решили, что в день праздника Ромул подал принцу яд намеренно или по неведению, но склонялись к первому варианту, ибо это злобное существо не прощало царственному ребенку пренебрежительного отношения к себе. И тех, кто пытался разобраться в подоплеке случившегося, особенно убедил в правоте этих подозрений тот факт, что сам Ромул очень скоро скончался от неизвестной болезни. Граф фон Мансфельд и австрийский кабинет были не из тех, кто оставляет в живых сообщника, способного заговорить.

Смерть маленького родственника стала причиной такой глубокой печали королевы, которую ни с чем нельзя сравнить. Она больше не выходила из своей комнаты или из спальни короля, отказывалась от прогулок, таяла на глазах и все свое время посвящала молитвам, заботам о короле и бедняках. Герцог Дармштадтский и адмирал, которого она вернула ко двору, оказывали ей знаки внимания, как прежде. Но им даже не удавалось вызвать улыбку на ее лице, Анна казалась покойницей, которую забыли похоронить.

И без того плачевное состояние короля все ухудшалось. Юсуф не скрывал ни от совета, ни от королевы, что силы государя угасают; лечение, возможно, продлит его жизнь на несколько коротких лет, но в здравом рассудке его будут видеть все реже и реже. Поэтому надо было поторопиться с решением судьбы Испании и передать корону, которую Бог, видимо, не желал отнимать у тех, кто имел на нее право, поскольку он расстраивал самые изощренные козни.

Граф фон Мансфельд торжествовал. Хотя после его неудачи пребывание в Испании стало для него невыносимым, он все же не хотел покидать ее, не довершив дела и вознамерившись предстать перед своим повелителем лишь с завещанием в руках, которое оправдало бы его. Поэтому граф стал использовать все средства, лишь бы добиться успеха.

Одно само по себе не столь важное событие доказало ему, что он заметно утратил прежнее влияние. Умерла герцогиня де Вильяфранка. Мансфельд предложил на должность главной камеристки королевы герцогиню де Осуна, женщину, беззаветно преданную Австрии; настаивая на этом, он чуть ли не в угрожающем тоне вел переговоры о ней с Порто-Карреро, и все же желание королевы одержало верх. Королева получила в главные камеристки герцогиню де Линарес, которая была ее настоящим другом и с которой она уже не расставалась. Мансфельд с большим трудом примирился с этим.

Он не оставил своих интриг, но г-жа фон Берлепш интриговала еще больше, правда по совсем другой причине: она хотела получить побольше денег для себя и добиться хорошего положения для своих родственников. Графиня ничем не пренебрегала. У нее даже хватило наглости попросить у короля — она нравилась ему, потому что поддерживала странные идеи, которыми он был одержим, — для одного из своих родственников должность архимандрита минимов, приносящая доход в девяносто тысяч ливров, но хуже всего то, что она его получила. Графиня подавала королеве на подпись различные прошения, которые затем относила министрам. Те полагали, что исполняют волю повелительницы, а она даже не знала имен своих подопечных, интересуясь ими только потому, что Берлепш просила ее помочь несчастным. Анна не подозревала такого бесстыдства и даже не думала ни о чем подобном.

Она больше не хотела вмешиваться в дело о наследстве, ее охватила глубокая апатия. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы новая интрига, значительно коварнее и страшнее прежней, в корне не изменила бы положение, по крайней мере на время; ибо несчастная Испания не могла уже никого посадить на трон, как наш покойный регент Франции, господин герцог Орлеанский, не мог назначать наместников.

Английский король Вильгельм ненавидел Людовика XIV, и не без оснований: тот достаточно долго не давал ему спокойно спать. После смерти принца Баварского он не мог поверить, что наш король смирится с тем, что его внуков лишат короны, и, чтобы избежать ужасных войн (он их предвидел), задумал заранее разделить владения испанской монархии и каждому выделить свою часть, а для себя приберечь ту. которая была побольше.

Начались переговоры, и самым поразительным казалось то, что Людовик XIV не воспротивился им и изъявил готовность принять то, что ему соблаговолят предложить. Сложности возникли из-за императора, который, несмотря на величайшие выгоды договора, отказался от него наотрез. Он желал получить все, открыто выразил свое недовольство и даже ответил на угрозы, ибо их ему не удалось избежать. Император заявил, что король Испании — представитель его рода, его естественный союзник и что он не позволит грабить его при жизни, даже если вся Европа выступит против него, как ему объявили.

Он сделал еще больше — оповестил об этом короля Испании. Мансфельд прибежал во дворец с императорскими депешами в руках, чуть ли не силой ворвался в спальню больного короля и залпом сообщил тому все, что замышлялось против него. Он заранее предвидел, какое впечатление произведет эта новость, и охотно заплатил бы королю Вильгельму за его идею.

Карл II, дремавший в кресле, сразу подскочил:

— Повторите это, сударь, повторите, прошу вас. Посол повторил свое сообщение с новыми комментариями.

— И этот выскочка, этот похититель тронов собирается ограбить меня! А мой кузен, король Франции, на такое соглашается, и все монархи с ним заодно! Только император защищает королевское право и противится тому, чтобы меня подвергли такому жестокому унижению! Распоряжаться без моего ведома тем, что мне принадлежит! О! Они не понимают, что задумали, и не получат того, чего хотят, даю слово. Пусть созовут совет, я немедленно проведу его.

В этом трупе снова затеплилась жизнь, к великой радости Мансфельда, решившего непременно воспользоваться этим.

Королева опасалась, как бы такое волнение не причинило вреда королю, и попыталась успокоить его немного, но впервые ее голос не возымел действия. Король вышел к членам совета сам, не пригласив их, как часто это делал, в свою комнату, где находилась она.

— О моя дорогая герцогиня! — сказала Анна г-же де Линарес, вернувшись к себе. — Они победят его, и все их преступления увенчаются успехом.

Несмотря на свое близкое родство с императором, она не могла примириться с мыслью, что зло восторжествует, и безучастно наблюдала, не пытаясь воспрепятствовать тому, что несчастье — так она считала — надвигается на короля и Испанию. Неожиданное обстоятельство нарушило все тайные планы, которые она лелеяла. Теперь оставалось только ждать и молчать.