что зверьки отдыхали. Дело в том, что бобры производят свои строительные работы только по ночам. Вообще они очень редко появляются днем на суше, так как боятся охотников; но эти звери, очевидно, были не знакомы с огнестрельным оружием, и они как будто отдыхали от ночных трудов. Без сомнения, вся плотина не могла быть воздвигнута за одну ночь, и лишь верхняя часть ее, возведенная бобрами накануне, послужила причиной наводнения. Так как ручей в этом месте почти подступал к берегам лужайки, достаточно было небольшого препятствия, чтобы его запрудить и вызвать громадный разлив.

Одни бобры лежали на сооруженной ими постройке, грызя листья и стебли, торчавшие из массы ила, другие купались и кувыркались в воде, третьи, наконец, сидя на пнях по сторонам плотины, били время от времени по воде своими тяжелыми хвостами, подобно прачкам, полощущим белье.

Это было любопытное и комическое зрелище. Насладившись им вдоволь, я хотел было выступить из засады, чтоб посмотреть, какое впечатление произведет появление человека на четвероногих строителей, когда внезапно внимание их было привлечено каким-то предметом.

Один из них, сидевший на пне на некотором расстоянии от запруды, по всей вероятности дозорный, соскочил и трижды ударил тяжелым хвостом: это был, конечно, сигнал; тотчас зверек нырнул с головой в воду, как будто его преследовали, а вся прочая стая, услышав хлопанье и плеск, вздрогнула и, с ужасом оглянувшись, пустилась к берегам и юркнула в воду. Каждый перед тем, как нырнуть, щелкал хвостом.

В поисках причины этой внезапной тревоги я заметил в направлении, где сидел сторожевой бобр, животное странной формы. Оно двигалось медленно и бесшумно, крадучись за деревьями и прижимаясь к воде. Оно направилось к шлюзам, и я стал наблюдать за ним. Достигнув плотины, оно медленно взобралось на парапет, стараясь остаться незамеченным со стороны озера.

Тут я разглядел его подробно. Это был неуклюжий зверь, немного крупнее бобра и в некоторых отношениях похожий на него. Различия, однако, бросались в глаза. Во-первых, несколько иная окраска: спина и живот у пришельца были почти черные; две светло-коричневые полосы шли по бокам, встречаясь сзади. Лапы и нос были совершенно черные, тогда как грудь и шея – белые, и глаза обведены белыми кругами. Ушки маленькие, густые, усы топорщащиеся и короткий пушистый хвост.

Мех у него густой и длинный, лапы сильные, мускулистые и настолько короткие, что при ходьбе он как будто волочит тело по земле: кажется, что он ползает, а не ходит. Это объясняется его принадлежностью к животным стопоходящим. Его удлиненные ступни были хорошо развиты и снабжены блестящими загнутыми когтями. Во всей повадке его чувствовался хищник.

Это была росомаха – смертельный враг бобров.

На середине плотины она остановилась, положила передние лапы на бруствер из частокола и глины, медленно подняла голову и заглянула в запруду.

Хотя бобры полжизни своей проводят под водой, они лишены способности оставаться в ней подолгу и время от времени вылезают на поверхность подышать воздухом. Бобры уже повысовывали головы в разных местах запруды. Некоторые настолько осмелели, что взобрались на маленькие островки, торчавшие там и сям над водой; животные были вполне уверены, что виверра, будучи плохим пловцом, здесь их не настигнет. Однако никто из бобров не обнаруживал желания вернуться к плотине.

Между тем росомаха как будто перестала поджидать бобров на плотине; она больше не таилась, хотя была отлично видна со стороны запруды. Теперь она зорко огляделась вокруг, точно хотела наметить жертву и предпринять более решительные шаги. Наконец, выработав план нападения, она смело вскочила на парапет и по крыше плотины вернулась к тому месту, откуда пришла. На некотором расстоянии от плотины она остановилась, потом резко повернулась спиной к запруде и исчезла в лесу.

Мне было крайне любопытно, вернутся ли бобры на плотину, и я решил помедлить в своей засаде. Выждав минут пять, я заметил, что некоторые бобры, из тех, что сидели на островках, погружаются в воду и плывут, направляясь в мою сторону. Покуда я наблюдал за ними, внезапно раздался глухой шум в листве возле плотины. Оглянувшись, я увидел росомаху, спешившую к частоколу. Однако вместо того, чтобы, как в первый раз, ползти, крадучись, вдоль бруствера, она схватила своими когтистыми лапами поваленный поперек ручья ствол и вскарабкалась на него, стараясь держаться стороны, противоположной запруде. Ветви этого дерева свисали горизонтально над парапетом. В одно мгновение виверра достигла одной из этих ветвей и, утвердившись на ней плашмя, заглянула вниз.

Но едва утвердилась она на этой новой позиции, как с полдюжины бобров, предполагая, очевидно, что враг далеко, вскарабкались на парапет, щелкая, как раньше, длинными тяжелыми хвостами. Едва они подошли к свисавшей ветке, как росомаха поднялась, насторожилась и приготовилась ринуться на добычу.

Теперь пришла моя очередь: я вскинул карабин и прицелился прямо в сердце зверю. Бобры, ошарашенные громом выстрела, нырнули в воду, а раненая росомаха свалилась с плотины. Я подбежал к ней и ударил ее прикладом; но каково было мое удивление, когда свирепое животное вонзилось клыками в дерево приклада и чуть не расщепило его. Я закидал его большими камнями, ловко увертываясь от клыков, и наконец прикончил топором.

Чудовищный зверь похож был на барса, который задрал нашего быка возле лагеря, но размерами поменьше. Я не соблазнился его тушей, не видя в ней никакого прока. Так как убитый зверь испускал отвратительный запах, я поспешил от него удалиться, оставив его там, где он свалился, и кратчайшей дорогой вернулся в лагерь.

18. Жилища бобров

Я избавлю вас от описания восторга жены и детей, услыхавших от меня рассказ обо всем виденном и о приключении с виверрой. Теперь, когда выяснилось, что причиной наводнения была плотина, воздвигнутая бобрами, зашлюзовавшими ручей, мы окончательно укрепились в нашем смелом намерении – обосноваться в котловине.

Бобры являлись для нас источником благосостояния, несравненно более существенным, чем служба в мексиканских рудниках, и даже чем самые рудники.