При этом в Вашингтоне тоже не могли не думать о вьетнамской проблеме.

«Американский народ, похоже, требовал от правительства одновременного достижения двух несовместимых друг с другом целей: им хотелось, чтобы война окончилась и чтобы Америка не капитулировала. Эти двойственные чувства разделялись также и Никсоном, и его советниками. Стремясь провести американскую политику через это море противоречий, Никсон избрал третий вариант— так называемый путь «Вьетнамизации», не потому, что он считал это блестящим выходом из положения, а потому, что согласно его суждению это был относительно безопасный способ сохранить равновесие между тремя ключевыми составляющими американского ухода Вьетнама: поддержанием морального состояния внутри Америки на должном уровне, предоставлением Сайгону честного шанса самостоятельно встать на ноги и обеспечением для Ханоя стимула к урегулированию. Поддержание всех этих трех сложносочетающихся политических факторов стало бы решающей проверкой умения США претворить в жизнь решение уйти из Вьетнама».

Брежневу стоило больших усилий удержать своих товарищей по Политбюро от резких антиамериканских действий, к чему склонялись Шелест, Подгорный, Полянский. Если бы настроения в советском руководстве качнулись в ту сторону, разрядка, это хилое дитя враждующих родителей, была бы надолго отправлена в реанимацию. Но Брежнева поддержали Косыгин, Громыко, Суслов, Андропов.

Впрочем, Косыгин вначале предлагал нечто противоположное, что хорошо видно из дневника сотрудника Международного отдела ЦК КПСС, впоследствии помощника президента СССР М.С. Горбачева Анатолия Черняева. Вот фрагмент записи разговоров Брежнева по селектору с Косыгиным, а потом с Громыко:

«К.: Посмотри, как Никсон обнаглел. Бомбит и бомбит Вьетнам, все сильнее, сволочь. Слушай, Лень, может быть, нам и его визит отложить?

Б.: Ну что ты!

К.: А что! Бомба будет что надо. Это тебе не отсрочка с Бхутто!..

Б.: Бомба-то бомба, да кого она больше заденет!?

...

Селектор выключается.

Брежнев включает его на Громыко.

Б.: Здравствуй.

Г.: Здравствуй, как ты себя чувствуешь?

Б.: Ничего. Знаешь, мне сейчас Алексей Николаевич звонил. Предлагает отложить визит Бхутто (премьер-министр Пакистана. — А. Ч.). Я тоже подумал: дел сейчас много, устал я очень, да и неясность там большая, не улеглись еще там проблемы. Рано нам посредниками выступать.

Г.: У этого Косыгина двадцать мнений на один день. А мое мнение такое: ни в коем случае нельзя откладывать визит Бхутто. Если он к нам в такой отчаянной у себя ситуации едет, значит, признает, что, если Якъя Хан (генерал, бывший президент Пакистана. — А. Ч.) послушал бы нас перед началом вооруженного конфликта, он бы не потерял такого куска, как Бангладеш. Значит, он понял, что лучше слушать нас. У нас сейчас очень сильные позиции во всем этом районе. А если мы оттолкнем Бхутто, то потеряем шанс быстро укреплять и расширять их дальше. Требовать же от него, чтоб он посадил генералов, просто глупо. Он всегда успеет это сделать. И не надо преувеличивать их роль. Это неправильно, будто он уже не хозяин, а полностью в руках военной хунты. Надо ковать железо, пока горячо.

Б.: Хорошо. Я поставлю этот вопрос сегодня на Политбюро. Пожалуй, ты прав. Я-то колебнулся, потому что времени совсем нет. И из внешних дел у меня на уме два: Германия и Никсон. Брандту надо помочь. Я думаю, в речи на съезде профсоюзов “закавычить” пару абзацев в его поддержку, против аргументов оппозиции.

Г: Это было бы очень важно…

Б.: Да, я думаю об этом сказать. А ты, знаешь, Косыгин и Никсона предложил отложить. Бомба, говорит, будет.

В селекторе — затянувшееся молчание. Громыко, видимо, несколько секунд выходил из остолбенения.

Г.: Да он что?!»

Кроме того, из приведенных разговоров можно понять, что в тот момент Брежнева и Громыко сильно волновала предстоящая ратификация в западногерманском бундестаге Московского договора. Если бы консервативная оппозиция провалила голосование, позиция Брежнева и Громыко тоже сильно ослабела бы. Но в Бонне договор ратифицировали.

В процессе подготовки к визиту американского президента Политбюро обсуждало и другие важные вопросы. На одном из них надо остановиться особо, так как он напрямую связан с внутренним положением СССР.

«После довольно комедийных препирательств по протокольной стороне приема Никсона Брежнев поставил вопрос, представленный Байбаковым (председатель Госплана СССР. — А. Ч.) и Патоличевым (министр внешней торговли СССР. — А. Ч.), — проект торгово-экономического соглашения с США.

Подгорный первый взял слово: “Неприлично нам ввязываться в эти сделки с газом, нефтепроводом. Будто мы Сибирь всю собираемся распродавать, да и технически выглядим беспомощно. Что, мы сами, что ли, не можем все это сделать, без иностранного капитала?!”

Брежнев пригласил Байбакова объясниться. Тот спокойно подошел к микрофону, едва сдерживая ироническую улыбку. И стал говорить, оперируя на память десятками цифр, подсчетами, сравнениями.

Нам нечем торговать за валюту, сказал он. Только лес и целлюлоза. Этого недостаточно, к тому же продаем с большим убытком для нас. Ехать на продаже золота мы тоже не можем. Да и опасно, бесперспективно в нынешней валютной ситуации.

Американцев, японцев да и других у нас интересует нефть, еще лучше — газ. Топливный баланс США будет становиться все напряженней. Импорт будет расти, причем они предпочитают получать сжиженный газ. И предлагают:

а) построить газопровод из Тюмени до Мурманска, а там — газосжижающий завод, и на корабли;

б) построить газопровод из Вилюя через Якутск в Магадан. Нам выгоднее последнее. Через семь лет окупится. Все оборудование для строительства и эксплуатации их.

Если мы откажемся, продолжал Байбаков, мы не сможем даже подступиться к вилюйским запасам в течение по крайней мере 30 лет. Технически мы в состоянии сами проложить газопровод. Но у нас нет металла ни для труб, ни для машин, ни для оборудования».

Этот разговор на заседании Политбюро показателен: с одной стороны, Советский Союз активно противостоит Соединенным Штатам, но с другой — находится в сложном экономическом положении, которое подталкивает его к сугубо оборонительным действиям. Можно сказать, он опирается на две расползающиеся в разные стороны опоры, подобно тому что было при Сталине в 20—30-е годы. Но тогда, как ни странно, в чем-то было проще, ибо мировое соперничество США с Британской империей, а также возвышение Германии позволяли Москве успешно лавировать; сегодня же вся мощь западного мира и враждебность Китая делали позицию СССР более трудной. Ему, как всегда в российской тысячелетней истории, оставалось уповать на своих верных «друзей», армию и флот (вкупе с ракетно-ядерным оружием), и третий мир, на который никогда нельзя было до конца положиться.

Конечно, еще была коммунистическая идеология с ее возвышенными идеалами справедливости и братства, но… Это «но» возникало всегда, когда перед Громыко вставал вопрос о надежности новых союзников, которые охотно присягали на верность социализму и взамен требовали безвозвратные кредиты, оружие и военную поддержку. Как вспоминал советник нашего героя, чрезвычайный и полномочный посол СССР Ростислав Сергеев, на внутреннем совещании в МИД в 1975 году Андрей Андреевич невесело признался: «Один африканский лидер говорил нам: “Вы хотите, чтобы у меня был социализм? Хорошо. Я подпишу декрет, и через три дня у меня будет социализм”».