Разомкнулись деревянные губы, идол гулко захохотал. Похожая на дупло глотка раскрывалась все шире и шире.

— Это еще не все! — визжал дух раздора. — Раздор легко разжечь — трудно потушить! Вы еще пожалеете-е-е! Не хочу-у!

Донгар взмахнул бубном. Сеть со спутанным духом описала широкую дугу… и вопящий Илбис с размаху влетел в раззявленный деревянный рот.

«Метко вбросил, не хуже, чем я!» — мысленно похвалил медведь.

Идол вспыхнул изнутри. Потоки двухцветного красно-сапфирового Огня вырывались у него из грубо прорезанных глаз и едва намеченных ушей, рой ярко-алых, голубых, золотых и серебрянных искр взвился плотным облаком, потом бабахнуло… и маленькая, до черноты закопченная и обожженная деревянная фигурка упала на подставленную ладонь черного шамана. У идола был перекошенный жабий рот с торчащим из него единственным клыком и безумно выкаченным глазом. Другой глаз был плотно зажмурен.

— Зря я, однако, у Канды в учениках маялся? — сам себя спросил Донгар. — Нашел ведь таки! В этом самом идоле отец Канды духа раздора Илбиса держал, а до него — его отец, а до того — дед да прадед. Только Канда слаб оказался — торговец он, не шаман. Против природы не попрешь.

— Тебя послушать, так на Сивире раздоров не было, потому что семейство шамана Канды братца Илбиса в идоле держало, а вовсе не благодаря постоянным усилиям Храма? — возмутилась Аякчан, но как-то слабо, без Огонька. Только искры на пальцах сверкнули.

— Вот только не надо про Храм! — скривился Хакмар. — Я, кажется, только что был тобой! Я теперь про ваш проклятый Храм столько знаю! Слово егета, быть медведем и шаманом мне понравилось больше!

— А мне не понравилось побывать тремя парнями по очереди! — взвилась Аякчан. — Медведь и правда среди вас самый приятный! Лохматенький…

— Вот сейчас Хадамаха скажет, кем ему хуже всего пришлось! — пригрозил Хакмар, поворачиваясь к уже принявшему человеческий облик Хадамахе. — Хадамаха, что скажешь?

— Скажу, что понял! — откликнулся Хадамаха. Он держал на вытянутых руках дохлого червя с зубастой пастью. Потянул… червь послушно растянулся чуть не вдвое. Отпустил… чпок! Червь стянулся обратно. Хадамаха поднял полные благоговейного ужаса глаза. — Понял, из чего жители другого мира шьют штаны! — он похлопал по даренным на Верхних небесах штанам. — Из червяков!

Отец, ты что делаешь?! — отчаянно закричал Хадамаха.

Только что в сером туманном берегу Черной реки распахнулся лаз, и Хадамаха прыгнул туда вместе с ребятами. Мир привычно перевернулся перед глазами — к чему только не привыкнешь, если дружишь с черным шаманом! — и Хадамаха грянулся об землю. Об среднюю Сивир-землю. Поднялся, с усилием подбирая под себя руки-ноги, и понял, что шарахнулся даже сильнее, чем думал. До цветных маячек перед глазами. Маячилось ему несусветное — вырубка перед Буровой, по которой словно прокатилась битва. Валялся знакомый Хадамахе дед, тот самый, что с ковриком. Сейчас он сам походил на свой коврик — безжалостно скомканный и отброшенный прочь.

«Пьяный, хмельной аракой напоили!» — роем болотной мошкары звенело в голове у Хадамахи, но парень уже видел, что смешной и вредный старик безнадежно мертв. Хадамахин отец в медвежьем облике драл когтями толстого младшего жреца с Буровой. Жрец орал, пытаясь вырваться из медвежьей хватки, отец торжествующе ревел. Брызги теплой крови ударили Хадамахе в лицо.

— Отпусти, отец, ты же убьешь его! — Хадамаха прыгнул вперед.

Молодой черный медведь грудью ударил старого вожака. Окровавленный жрец вылетел из свалки. Упал на колени, завывая от боли и зажимая измочаленное медвежьими когтями предплечье. Сверху спланировал крылатый — удар клюва пришелся жрецу в лоб, тот упал и замер без движения. Люди бежали к Буровой. Беглецы проскакивали в приоткрытые створки, а перед воротами отчаянно отмахивались копьями стражники, удерживая узкий проход от напирающих с двух сторон тигров и медведей. Разъяренные крылатые стаей вились над головами, оглушая стражников ударами клювов и крыльев. В просвет между копьями ринулась Белоперая и тут же взлетела, волоча в когтях дядьку Бата. За бегущей к воротам бабой молча и неумолимо гнались тигрица и медведица. Золотая и… перекинувшаяся Хадамахина мама!

Молодой медведь яростно взревел, выдираясь из хватки старого, матерого зверя. Меховым шаром откатился прочь — обхватил обеими лапами настигающую бабу-медведицу. Тигрица замешкалась на миг, пытаясь понять, что за вой и крики… Баба вильнула, уворачиваясь от кинувшегося наперерез тигра, проскочила стражникам за спину…

— Аа-а-а! — Белоперая швырнула дядьку Бату на выставленные копья. Стражники шарахнулись, пытаясь пропустить летящее тело. С диким ревом тигры и медведи смяли их и ринулись к воротам.

Пш-шш! — волна Голубого огня прокатилась перед самыми мордами бегущих впереди Амба. Тигры с воем метнулись назад, кое-кто катался по земле, сбивая Пламя с шерсти. Напирающие следом медведи врезались в тигров, два племени сбились в мохнатый клубок.

— Что встали, бегите! Скорее! — проревел молодой черный медведь.

Стражники подхватили на руки раненых и вломились в ворота Буровой. Створки с грохотом захлопнулись. Стая пронзительно вопящих крылатых перелетела острые колья забора — выставив когти, они пикировали на бегущих через двор людей.

Ручейки Рыжего огня, точно яркие змейки, побежали по решетчатой вышке Буровой, перескакивая с одной перекладины на другую. Буровая засветилась на фоне неба, будто нарисованная пылающей Огненной кистью. И вспыхнула. Огненные стрелы ударили во все стороны, раздались хриплые вопли… Стая крылатых снова просвистела над забором — в обратную сторону. Хвосты дымились, наполняя воздух смрадом жженых перьев.

Тигры и медведи ответили яростным ревом.

— Медведи, навались! Прорвемся! — проревел старый медведь Эгулэ.

И тут же рухнул — из толпы словно вылетело мохнатое ядро. С неимоверной силой врезалось в вожака, сбило с ног… Молодой черный медведь совсем по-человечески подхватил вожака обеими лапами, вскинул над головой, размахнулся… и швырнул в толпу.

— Стоять, я сказал! — Рев, накрывший толпу, заставил распластаться на брюхе, цепляясь когтями за раскисшую грязь. Просвистевший над головами яростный ветер трепал уши, вышибал слезы из глаз и полоскал в воздухе тигриные хвосты. Черный шаман вернул колотушку обратно на пояс. Вырезанный на колотушке дух недовольно кривился: — Я п-привык к т-тонким п-переговорам, а н-не глоткой брать!

— Иногда глоткой понятнее, однако! — шепнул в ответ шаман, становясь бок о бок с медведем.

Сверху мелькнул голубой росчерк, и рядом опустилась Аякчан. В несколько прыжков Хакмар прорвался сквозь ошеломленную толпу. Четверка замерла перед воротами.

Хадамаха аккуратно перетек из медвежьего облика обратно в человеческий. Из толпы выбрался встрепанный Эгулэ — измазанная грязью шерсть старого вожака стояла дыбом.