Хадамаха чувствовал, как плывет под его ногами земля, а воздух становится густым, забивает горло, не дает вздохнуть. Мапа, Амба придвигались все ближе, и исчезало молодое солнце над головой, закрытое крыльями. Он видел вокруг не лица — морды. Такие знакомые, родные, лохматые морды: мама, отец, Золотая, Белый… И у каждого один глаз был чуть прижмурен, а второй страшно выкачен, а из оскаленных пастей торчал один-единственный клык.

— Раздор легко начать и трудно закончить, — тихо сказал Донгар. — Даже если духа раздора загнать в идола.

— Это мои родичи! Мои мама с папой! — Хадамаха пятился, с ужасом глядя на надвигающиеся на него жуткие рожи — нормальными мордами их уже и не назовешь!

— Значит, жечь всерьез их нельзя? — деловито поинтересовалась Аякчан. — Тогда нам будет труднее держать эти ворота, пока они не очухаются!

— А если они целый День не очухаются? — переводя взгляд с одного охваченного жаждой крови сородича на другого, спросил Хадамаха.

— Тогда мы станем держать ворота, а Айка летать за едой! — вытаскивая меч из ножен, объявил Хакмар. — Предупреждаю всех — усы и хвосты буду рубить безжалостно!

Донгар лишь молча кивнул. Четверо отступили еще на шаг и встали перед воротами, за которыми одни одурманенные люди прятались от гнева других, таких же одурманенных.

— Мама… Папа… Я… Очень вас уважаю… Ну и… люблю, конечно. — Хадамаха смутился — вот еще для нежностей место нашел! — Но… Идите лучше домой. Сюда я вас — таких — не пущу.

Мать и отец дружно издали рев — и качнулись к Хадамахе.

Замерли, словно оледенев. Хадамаха видел совершенно человеческое выражение — смесь недоумения и страха — на медвежьих мордах. Взгляды были устремлены поверх головы Хадамахи на решетчатую вышку Буровой. В спину Хадамахе дохнуло теплом. В закрытые ворота что-то ударило, стремясь вырваться на волю. Качнулись створки. Буровая снова зловеще светилась — Алые огни стремительно пробегали по опорам, будто кто-то невидимый развешивал зажженные фонари, только начиненные Рыжим огнем вместо привычного Голубого.

— Там мой Брат! — взревел Хадамаха, поворачиваясь к курящимся черным дымом воротам.

Сквозь створки проступили два круглых, алых, пышущих жаром пятна. Удар! Удар! Бревна вспучились, оскаливаясь острыми щепками разломов. Нечто яростное, дышащее Алым пламенем ворочалось позади ворот, норовя выбраться наружу. Снова удар! Громадное бревно переломилось пополам, как сухая веточка, и в пролом высунулся… пятак! Здоровенный, с ладонь, свиной пятак зашевелился, принюхиваясь… и из дырок ноздрей вытекли струи Алого пламени.

— Отойти от ворот! — Голос Губ-Кин-тойона, старшего жреца Буровой, гремел не хуже, чем у его сына Донгара, когда ему помогал Кээлээни, дух из шаманской колотушки. Казалось, говорит сама светящаяся громада Буровой — столько в этом голосе было металлического лязга и Жара Пламени! — Приказываю немедленно отойти на сто шагов от Храмовой собственности! Любой, кто останется, будет атакован!

Словно в подтверждение его слов раздался новый удар. Ворота качнулись, как из бересты сделанные, еще одно бревно хрустнуло, и, расширяя пролом, в дыру протиснулась кабанья башка. Обыкновенного кабана из тех, что Хадамаха заламывал по весне в лесу… только глаза, как у дяргулей — провалы Алого пламени, а с клыков сыпались искры.

— Огненный кабан! — охнул Хакмар. — Мне его показывали, когда я на Буровую ходил. У них мастерские внизу — он там в клетке сидел. Говорят, хуже получился, чем пчелы, — неуправляемый совсем, как дяргули, которых Канда себе подчинил. То есть не Канда, а Илбис…

«А как Илбис себе Огненных дяргулей подчинил?» — вдруг промелькнуло в голове у Хадамахи. Он ведь не дух Огня! Хотя Огонь раздорам и кровопролитию родич, городская стража всегда со жрицами из Храмовой пожарной службы вместе работала — где беспорядки, там и пожары.

— И ты молчал? — заорала на Хакмара Аякчан.

— Он в клетке сидел, с вот такенными прутьями! Кто ж знал, что Донгаров папаша его выпустит! — гаркнул в ответ Хакмар.

Огненный пятак исчез из пролома и ударил снова.

— Ты еще людей защищаешь, сынок! — неодобрительно сообщил старый Эгулэ. — А они нас свиньями травят!

— Что ж им, однако, ждать? Пока вы их затравите? — вдруг разозлился Донгар.

— Не ори на моего отца! Своего бы лучше к порядку привел! — рыкнул на Донгара Хадамаха.

— Что еще ты нам про Буровую не сказал? — налетала на Хакмара Аякчан. — Дружков своих покрываешь, таких же Храмовых преступников, как и ты?

— Я не обязан тебе отчитываться, ведьма голубоволосая!

Хадамаха вдруг замер с раскрытым ртом. Они собачились, как поганые пустолайки в упряжке — как ругались по пути сюда, как ссорились между собой окрестные племена! Только теперь в их ругань втянулся Донгар. Хадамахе вдруг почудилось, что из Донгаровой сумки, где спрятан идол, донесся едва слышный скрипучий смешок.

— Немедленно отойти на сто шагов от Храмовой собственности! — надрывался Донгаров отец из Буровой.

Ревущий кабан ворочался в дыре, Алое пламя текло с клыков, прожигая проплешины в дереве.

— Уходите отсюда! — косясь на отца, рявкнул Хадамаха.

— Медведи от людей и свиней не бегают! — с достоинством сообщил старый Эгулэ. Правда, договаривать ему пришлось в удаляющуюся спину — Хадамаха метнулся к пролому. Пылающие глазищи кабана уставились на парня так жадно, что сразу ясно — одними желудями такого не прокормишь, он и медведем закусит — не поперхнется. Еще поглядим, кто кем закусит! Хадамаха качнулся влево, уходя от вылетевших из пятака Огненных струй, и зажал башку кабана под мышкой.

— Донгар, хватит ругаться, вышибай из него Огненного духа! — заорал он.

Донгар, видно, и сам успел очухаться — отшвырнул сумку с идолом и с колотушкой наперевес метнулся к кабану. Кабан взревел и рванулся так, что вцепившегося ему в загривок Хадамаху приложило об ворота и вдавило в створку.

— Ах ты ж, свинья копченая! — процедил он, изо всех сил удерживая кабана. Кожу невыносимо пекло — кабан плевался Пламенем не хуже Аякчановой мамаши Уот в облике шестилапой драконицы.

Донгар замахнулся и… Бах! Колотушка опустилась кабану точно на пятак! Кабан сдавленно хрюкнул… Пламя рвануло у него из всех отверстий — из ноздрей, ушей, глаз… Кабана раздуло, как накачанный дымом мешок… Грохнуло! Горящие бревна просвистели над пригнувшимися родовичами. Хадамаха ухнул на землю вместе с вывороченными из ворот бревнами и перемолотой щепой. В ушах звенело, перед глазами плясало бешеное Алое пламя. Постанывая, Хадамаха поднялся.

Донгар спокойно, вдумчиво топтался на своем дорожном мешке. Из мешка слышался жалобный скулеж и скрипучее кряхтение. В тех самых ста шагах, что требовал жрец Губ-Кин, стояли Хадамахины родичи и соседи и потерянно оглядывали разгромленную вырубку, точно никак не могли вспомнить, что здесь произошло.