– Красиво рассказываешь, – задумчиво покивалголовой Ольшанский. – Но уж очень неправдоподобно. Что-то нам с тобой впоследнее время на писателей везет, не находишь? Раньше все спекулянтызолотом-бриллиантами попадались да контрабандисты, перевозящие оружие инаркотики. А теперь писатели.

– Ничего удивительного, – пожала плечамиНастя. – Где большие деньги – там и преступления. Раньше на литературебольших денег не делали, потому и мы с вами этим не занимались. А теперьразвлекательная продукция дает такие прибыли, что только диву даешься. Пока мытолько писателями занимались, а завтра нам еще трупы вокруг кинобизнесаподбросят. Телевидение свое громкое слово уже сказало, только за два последнихгода было несколько убийств вокруг рекламных дел. Вы же с телевизионщиками впрекрасные годы застоя тоже небось дела не имели.

– Это точно. Ладно, Каменская, уговорила ты меня.Сделаю вид, что твоя шпаргалка из одной оперы с информационным письмом. Возьмугрех на душу, пошлю на экспертизу. Ты есть не хочешь случайно?

– Случайно хочу, – засмеялась Настя. –Ужасно. А что у вас есть интересного?

– Сам не знаю. Нина мне что-то с собой завернула, я ине посмотрел. Но пахнет из портфеля вкусно.

Он достал довольно солидный пакет, и по небольшому неуютномукабинету мгновенно разлился упоительный запах свинины, запеченной со специями.Ольшанский достал из стола нож и тарелку, нарезал толстыми ломтями хлеб.

– Угощайся. Выпить хочешь?

– Нет, спасибо. Вы на меня не обращайте внимания,выпейте, если душа просит.

– Еще чего, – поморщился КонстантинМихайлович. – Она у меня никогда не просит, тем более на работе.

– Зачем же предлагаете?

– Ну так, для проформы. Считай, из вежливости. Гостьякак-никак. У меня для гостей в сейфе всегда что-нибудь булькает. Ох, матьчестная, а дверь-то я не запер!

Он метнулся из-за стола, в два огромных шага пересек кабинети, громыхнув связкой ключей, запер дверь изнутри.

– Ну вот, – облегченно вздохнул Ольшанский, –теперь жить можно. А то ворвется какой-нибудь подследственный, а мы тут с тобойресторан устроили. Ты мне скажи-ка, вы насчет Устинова ничего не придумали?

– Ничего, – призналась Настя. – Умный он. Ихитрый. Ничем его не подцепишь.

– Умный-то умный, а Оксану проглядел, – заметилследователь, с наслаждением пережевывая ароматное мягкое мясо. – Обиделдевушку, она к нам и побежала. Должен был предусмотреть, если умный.

– Любовь – такая штука, которую не предусмотришь.Согласна, другой на его месте улегся бы с Оксаной в койку, дабы не сердить ее.А он почему-то не смог. То ли принципы у него, через которые он переступить неможет, то ли проявил легкомыслие и забыл о старой истине.

– О какой истине?

– Нет ничего страшнее, чем месть отвергнутой женщины.

* * *

– Как такое могло произойти? – недоумевалполковник Гордеев. – Вы ведь предъявляли Черкасову фотографии всех, ктоживет в «Мечте». Или вы, по обыкновению, схалтурили и кого-то пропустили?

– Нет, Виктор Алексеевич, всех показали. Всех доединого, ручаюсь, – твердо ответил Миша Доценко.

– Почему же он никого не узнал? Ведь должен был узнать.Не мог не узнать. То, что преступник не отреагировал на фотографию Черкасова,это я понимаю. Так и должно быть. Но Черкасов-то должен был узнать его.

– Он мог не знать его. Я это вполне допускаю.

– А его жену он тоже мог не знать? Думай, что говоришь,дружок, – сердито откликнулся Гордеев.

– Она сильно изменилась, Виктор Алексеевич.Действительно до неузнаваемости. Была юной стройной девушкой, а превратилась вбабищу весом в сто килограммов. Когда училась в институте вместе с Черкасовым,носила короткую стрижку, а теперь у нее шевелюра – кудри длиной до лопаток, вселицо закрывают. И косметики, как на полотнах великих мастеров. Ничегоудивительного.

– Ну хорошо, допустим, – смягчилсяполковник. – А Черкасов? Он тоже изменился до неузнаваемости? Почему онаего не узнала? Ведь фотографию Черкасова показывали всем в «Мечте».

– Нет, Черкасов не сильно изменился. Дело в том, чтоЯнина Борисовна Якимова находится за границей. Когда мы вышли на Черкасова, ееуже не было в Москве, и она эту фотографию не видела.

– Черт знает что! – в сердцах бросил Гордеев. –Вот всегда так: из-за какой-нибудь ерунды, которую и предусмотреть-тоневозможно, вся работа стопорится. Когда она вернется?

– Через два дня.

– Ладно. Что делаете сейчас? Якимова, я надеюсь, умахватило не трогать?

– Не трогаем. Проверяем все его связи потихоньку, ищемместо, где он держал мальчиков. В первую очередь, конечно, осмотрели дачи, егособственную и его родителей. Осталась еще дача родителей Янины Борисовны.Может, еще какое-нибудь тихое местечко проклюнется. Канал, по которому он добывалнаркотики, Селуянов уже нашел.

– Вот жизнь, – тяжело вздохнул ВикторАлексеевич. – Живут люди, живут себе в достатке, в счастье, в покое, горяне знают. И вдруг начинают мстить, счеты сводить, старое вспоминать. Зачем, а?Не знаешь?

– Не знаю, – тихо ответил Доценко. –Наверное, их это точит, жить не дает, разъедает, как ржавчина. Такой человекможет много лет страдать, а потом отомстит – и успокоится.

– Если бы так, сынок. Беда-то вся в том, что успокоенияэто не приносит. Берут грех на душу, страшный грех, а легче не становится. Ипонимают они, что все напрасно было, а поправить уже ничего нельзя. Глупцы,право слово.

* * *

Дача родителей Янины Борисовны Якимовой, в девичестве Яны(или Нины, как ее называли друзья и сокурсники) Бергер, находилась в ближнемПодмосковье по Рижской дороге. Дом был большой и ухоженный, но для жизни зимойне приспособлен. Дачный сезон уже начался, на каждом участке были люди, исупруги Бергер тоже здесь. Селуянов вошел в калитку, поднялся на крыльцо ивежливо постучал.

– Входите, открыто! – послышался из дома приятныйженский голос.

Мать Янины Борисовны была красавицей и в свои годы, плавноприближающиеся к семидесяти. Возраст не испортил точеных черт ее лица и почтине тронул сединой густых темных волос. Фигура была стройной, но походка ужевыдавала усталость и болезни.

– Добрый вечер, – вежливо поздоровалсяСелуянов. – Вы не подскажете, можно ли в вашем поселке снять дачу на лето?Вы ведь, наверное, всех здесь знаете.

– Почему вы так решили? – удивилась женщина.

– У вас сад очень ухоженный, и видно, что вы здесьмного лет.

– А вы наблюдательны, – засмеялась Бергер. –Я с ходу ничего вам не скажу, давайте спросим у мужа. Борис! Спустись,пожалуйста!