Обезумев от обиды и боли, Юрий выскочил из машины и побежал вдоль леса.

– Куда?! – взревел Дементьев. – Пристрелю!

Он распахнул дверцу, достал револьвер и дважды пальнул в воздух. Шофер завилял и рухнул в снег, прикинувшись мертвым.

– Вот болван, – тихо ругнулся энкавэдэшник.

Пришлось ему за шиворот выволочь Стаднюка из машины и с ним вместе пробираться через сугробы к лежавшему навзничь шоферу.

– Нравится так лежать? – спросил он, наклонившись. – А ну подъем, мать твою! Живо в машину, и чтоб через пять минут мы уже ехали!

Юрий поднялся и бросился в сторону «эмки» сначала на четвереньках, а потом бегом, насколько позволял снег.

– А ты не дергайся, – пригрозил Стаднюку Дементьев. – И не обоссысь тут со страху. Пойдем. Может, я тебя и не стану убивать. Товарищ Дроздов приказал допросить тебя, а уж потом утопить в проруби, если ничего дельного не скажешь.

– Да я все скажу, что надо… – заскулил Павел, стараясь, чтобы голос звучал как можно более жалко.

– Не здесь, дорогой, не здесь. Вот доберемся до места, и будет у нас там задушевнейший разговор.

– Ой, не надо! – Стаднюк, продолжая канючить, улучил момент и попробовал вырваться, но тут же получил рукоятью револьвера по почкам.

Юрий с трудом завел мотор и теперь изо всех сил давил на газ, пытаясь выехать с обочины на дорогу. Колеса вертелись, дым из выхлопной трубы бил тугой струей, но «эмка» только колыхалась с боку на бок, не двигаясь ни вперед, ни назад.

– Да не дави ты так на педаль! – прокричал Дементьев, подходя к машине. – Погоди, дурья твоя башка!

Запихнув Стаднюка на заднее сиденье и долбанув его легонечко по уху – так, чтобы тот задумался на некоторое время, Дементьев уперся плечом в радиатор, помогая мотору справиться с непосильной задачей. Машина дернулась и немного сдала назад. Окрыленный удачей, он минут двадцать толкал автомобиль, помогая Юре справиться с машиной. Получилось сдвинуть ее на полтора метра.

– Стой! – махнул рукой Дементьев, хватая ртом холодный воздух. – Не могу больше. – И, увидев вдруг замаячившее на повороте светлое пятно, добавил: – А вон кто-то едет, кстати.

Вскоре энкавэдэшник различил, что к ним приближается тарахтящая бортами полуторка. Он снова поднял в небо «наган».

– Стой! – закричал Дементьев, когда колымага подъехала ближе. – Стой! Именем, мать твою, трудового народа!

Шофер полуторки вильнул, опасаясь сбить Дементьева, и собирался объехать его, но энкавэдэшник выстрелил в воздух. Скрипнули тормоза, грузовик метров пять протащило юзом, и он уткнулся бампером в сугроб у обочины.

– Эй! – закричал Дементьев, махая руками. – У тебя трос есть?

Шофер открыл дверь и осторожно высунул голову.

– Что?

Энкавэдэшник подбежал ближе и миролюбиво сунул револьвер в карман.

– Трос, говорю, есть? Машину вытянуть.

– А ты чего палишь? – недовольно спросил водитель.

– На хрена же мне «наган», если из него не стрелять?

– Понятно. С таким доводом не поспоришь. Только нет у меня троса.

– Что значит нет?

– А вот так. Нету, и весь разговор. Мне директор резину никак поменять не может, а ты говоришь – трос.

– Что за директор? Под трибунал таких отдавать…

– Директор камнеобрабатывающего в Долгопрудном, – сказал шофер. – А вы, значит, власть? Ну, раз с «наганом»? Повлияли бы на директора! А то никаких сил нет зимой на худой резине ездить.

– Я, мать твою, на тебя сейчас повлияю! – разозлился Дементьев. – Стыдоба шоферу без троса.

– А я что? Я человек подневольный.

– Вылезай давай. Поможешь «эмку» с обочины вытолкнуть.

Шофер нехотя выбрался на мороз, и они с энкавэдэшником дружно уперлись плечами в радиатор легковушки.

– Юра, жми! – приказал Дементьев.

«Эмка» взревела мотором и задрожала, зазвенела стеклами, затарахтела, как буфет с посудой во время землетрясения.

– Как тебя звать? – кряхтя, спросил энкавэдэшник.

– Палычем все зовут.

Они сдвинули машину еще на полметра, но дальше и вдвоем вытолкнуть не смогли.

– Так, Палыч, – Дементьев вытер пот с раскрасневшегося лица. – Ну хоть лопата у тебя есть?

– Вот лопата есть.

– Ну так чего ты молчал? Эх… Что за народ?

Палыч открыл задний борт, влез в кузов и принялся греметь ведрами, железными стопорными башмаками, ломами… Посреди кузова возвышался гранитный куб, обвязанный погрузочными стропами.

– Эй! – увидев веревки, закричал Дементьев. – Что же ты, слепой совсем? Вон же у тебя трос!

– Это не трос, это стропа, – попробовал возразить шофер.

– Да мне какая разница? Машину зацепить можно этой стропой?

– Машину-то зацепить, может, и можно, а вот сдвинуть куб не получится. Он больше ста пудов весит. Пуп надорвем.

– Ну и вечерок! – сплюнул энкавэдэшник. – Лопату тащи.

Палыч принес штыковую лопату и лом, с помощью которых им с Дементьевым удалось сбить наледь и вытолкать машину с обочины.

– Ладно, Палыч, бывай! – махнул шоферу энкавэдэшник. – С Новым годом!

– Да какой Новый год? – пробурчал водитель грузовика, вскакивая на подножку. – Куб этот чертов на распиловку отвези, машину в ремонт поставь. А как потом домой добираться? Эх, директор, директор… Хоть бы колеса новые дал за такие страдания.

«Эмка» тронулась с места и, обогнав полуторку, набрала скорость.

– Юр, сильно не гони, – с заднего сиденья буркнул Дементьев. – А то еще хорошо, что в дерево не влетели.

От удара по уху Стаднюк засмурел и почти смирился с неизбежным. Ехал молча. Страх ледяным панцирем сковывал его тело, в голове билась только одна мысль: «Умру, умру, умру». Он хотел представить, каково может быть ничто, можно ли его как-нибудь ощутить. Но чем больше думал об этом, тем хуже ему становилось. Кроме холода, напиравшего снаружи, изнутри начинал подниматься странный жар. Он не жег внутренности, но ощущался, как нечто чужеродное и опасное. Он не грел, но наполнял тело вибрирующей силой, применения которой Стаднюк не находил. Она не делала крепче его мышцы и не делала быстрее ноги. И тело вряд ли убережет от пуль.

Вскоре доехали до Кускова. Юра осторожно, чтобы не увязнуть снова, прижал машину к обочине.

– Выходи! – приказал Стаднюку Дементьев и вытолкал его из машины, держа на прицеле. – Пойдем, поговорим.

Мела метель, и Павел сразу начал коченеть на ветру. Энкавэдэшник подталкивал его вперед по тропе, заваленной снегом, и брюки быстро промокли до колен. Стало так холодно, что мысль о предстоящем представилась какой-то нереальной, чем-то вроде сна, как, впрочем, и все окружающее. Будто от мороза вся суть вещей вымерзла и осталась только одна видимость, состоящая из леденящего ужаса. Впереди, в завьюженной мгле виднелся замерзший пруд – гладкая прямоугольная площадь с черной дырой полыньи посередине. От воды поднимался густой пар.