Прелестный, хитрый слабый пол...

«От одного прикосновения к руке танцующей во время лицейских балов взор его пылал, – пишет однокашник Пушкина Сергей Комовский. – И он пыхтел, сопел, как Ретивый конь среди молодого табуна».

Однако в Михайловское Пушкин приехал уже не мальчиком, а мужем, вполне познавшим восторги плотских страстей, всю «прелесть наслаждения», и не представлявшим без них жизни. Поэтому легко понять, как рвалось его мужское естество туда, где

Сорок девушек прелестных,

Сорок ангелов небесных,

Милых сердцем и душой.

Что за ножка – Боже мой...

Царь знал, как наказать. «Пылкость и сладострастие африканской крови» стало истинным мучением для поэта. И ничто не мило – природа требовала своего.

От чуткой Родионовны едва ли могло укрыться подавленное состояние ее любимца. Прожив при барах долгую жизнь и отлично понимая, что к чему, возможно, именно няня и постаралась, чтобы рядом с поэтом появилась пригожая девушка.

По воспоминаниям известно, что Родионовна командовала всем бытом Михайловского дома. Поблизости от кабинета Александра Сергеевича находилась комната, где вверенные ей господские девушки под долгие россказни няни вечерами занимались рукоделием. Естественно, михайловский затворник навещал эти девичьи сборища и заприметил Ольгу Калашникову.

Была ли она хороша собой? Портрета ее не сохранилось, но все же с уверенностью можно сказать – да. Недаром Иван Пущин, приехавший из столицы проведать ссыльного друга, первым делом обратил внимание именно на Ольгу.

В разговоре друзья, конечно же, коснулись этой темы. В ту зиму 1825/26 года роман поэта был в самом разгаре. Пущин в своих «Записках» дает понять, что его удивила и покорила та серьезная интонация, с которой Александр Сергеевич говорил о девушке.

...Ольга Михайловна Калашникова родилась в 1806 году, следовательно, в момент встречи с поэтом ей было девятнадцать. Отец ее служил управляющим у Пушкиных и был мужиком грамотным и смекалистым. Он довольно беззастенчиво пользовался хозяйской безалаберностью, но к нему привыкли, потому и терпели.

Глубокой осенью, когда все обитатели Михайловского съехали в город, а Пушкин остался в доме совсем один, и началась его связь с Ольгой. Особой тайны из этого Пушкин не делал. Он писал сестре, что в Тригорском бывает редко, и та понимала, что брату в Михайловском не скучно. Тут же приписал шутливые строчки:

Смеетесь вы, что девой бойкой

Пленен я, милой поломойкой.

Случайных слов – ради рифмы у Пушкина нет. Ольга, по всему, и впрямь была бойкая, проворная и веселая. Слово «милая» – значительное у поэта. Он употреблял его тогда, когда кто-то был очень по сердцу, приятен глазу.

О привлекательном облике «поселянки» говорит прелестная повесть Пушкина «Барышня-крестьянка». Там юная дворяночка не без опаски решает поменять платье на только что сшитый сарафан. «Лиза примерила обнову и призналась перед зеркалом, что никогда еще так мила самой себе не казалась». Да и не только себе. Молодой светский щеголь Алексей Берестов, встретивший мнимую крестьянку в лесу, «был в восхищении, целый день думал он о новой своей знакомке; ночью образ смуглой красавицы и во сне преследовал его воображение». Вот вам и завязка истории, окончившейся свадьбой.

Не отзвуки ли радостных встреч самого Пушкина с Ольгой звучат в «Барышне-крестьянке»? А в «Евгении Онегине» он пишет о «младом и свежем поцелуе» «черноокой селянки». Как знать, может, и здесь сказано об Ольге – блондинке с темными глазами. А это редкое сочетание, и Александр Сергеевич, тонкий ценитель красоты, особенно подчеркивает это.

...Меж тем «крестьянский роман» Пушкина шел своим чередом. Будь это случайная связь, все сошло бы на нет быстро и Ольгу сменила бы другая сельская Психея. Но «утехи Купидона» с ней продолжались более полутора лет.

Весна 1826 года принесла Пушкину тревогу – Ольга была беременна. Отца ее к тому времени Сергей Львович Пушкин перевел управителем в другое свое поместье, Бол-дино. У поэта появилась мысль отправить Ольгу к родителям. Но он, видимо, хотел избавить девушку от переживаний, которые принесла бы встреча с отцом и любопытными болдинскими жителями.

Няня Пушкина Арина Родионовна была крепостной бабки Александра Сергеевича, МА.Ганнибал. В год рождения своего любимца Саши в 1799 году она получила от своих господ вольную, но покинуть их не захотела. Все маленькие Пушкины были выращены ею. «Крепостной роман» Александра Сергеевича, без сомнения, развивался на ее глазах. Подобные барские забавы в то время были Делом обыкновенным.

Как всегда в затруднительных случаях Пушкин обратился к Вяземскому с просьбой приютить Ольгу на время родов в Москве. И прибавлял: «...при сем с отеческою нежностью прошу тебя позаботиться о будущем малютке, если то будет мальчик. Отсылать его в воспитательный дом мне не хочется, а нельзя ли его покамест отдать в какую-нибудь деревню?»

Даже из этих кратких строк видно, как обескуражен, расстроен Пушкин, сколько вариантов перебрал он в голове, дабы ситуация разрешилась менее болезненно.

Но, вероятно, Вяземскому не слишком хотелось брать на себя малоприятные хлопоты, и он с присущим ему умением убеждать посоветовал Пушкину сразу разрубить гордиев узел, а не затягивать дело. Тут лучше, рассуждал Вяземский, написать отцу Ольги «полулюбовное, полураскаятельное, полупомещичье письмо, во всем ему признаться, поручить ему судьбу дочери и грядущего творения, но поручить на его ответственность, напомнив, что некогда волею Божьей ты будешь его барином и тогда сочтешься с ним в хорошем или худом исполнении твоего поручения».

Александр Сергеевич послушался Вяземского. В июле 1826 года в Болдине появилось на свет его «крепостное чадо».

Один из самых известных пушкинистов, В.В.Вересаев, выпустил в 1937 году двухтомник «Спутники Пушкина», написанный на основании скрупулезно собранных материалов. Но он все-таки не смог удовлетворить любопытство читателей. «О судьбе ребенка Пушкина от Ольги Калашниковой, – замечает автор, – нам ничего неизвестно». Исследователи, естественно, не могли с этим смириться. И вот из книги Л.М.Аринштейна «Пушкин. Непричесанная биография», увидевшей свет в 1998 году, можно узнать, что у Ольги Калашниковой родился сын и назвали его Павлом. «Особой заботы о нем никто не проявлял, и два месяца спустя мальчик умер. Мы не знаем, – пишет автор, когда дошла до Пушкина эта печальная весть, но, оказавшись в Болдине в четвертую годовщину смерти сына, в такой же, вероятно, ненастный осенний день, он посвятил этому события одно из самых грустных своих стихотворений».