— А я видела Пухова с женщиной… — Гезель открыла дверь, ей в приёмной было слышно каждое произнесённое нами слово. — С месяц назад. Он разговаривал с Веркой Кулиевой…

— С Веркой?! — удивился Срезов.

— Женой Умара Кулиева. Я с ней училась. Мы и живём рядом.

— Верка Кулиева… — фыркнул начальник рыбинспекции. — Ну и удивила! Да просто она никому проходу не даёт. Ни из рыбоохраны, ни из милиции… Думает, Умара спасёт! Умар как взял её в классе шестом, а то и в пятом девчонкой, она так всё и бегает за ним! Сказала тоже — Верка Кулиева…

Гезель смущённо ретировалась.

Мы ушли втроём: Цаххан Алиев, Хаджинур и я. В коридоре я извинился.

— Идите, я сейчас догоню.

— Гезель, — спросил я, возвращаясь в приёмную, — ты давно видела жену Умара Кулиева?

— Да нет. Она то тут, то в Москве. Хлопочет за мужа.

— Попроси её зайти к нам.

— Что?

Она уже отвлеклась — смотрела на меня влажными, полными затаённой надежды на будущее счастье глазами. Время от времени она нас никого не воспринимала, жила своим внутренним миром и его особыми сроками, где конкретные даты все заменены количеством недель и лунных месяцев, а также результатами систематических анализов мочи и крови.

Я вынужден был повторить:

— Мне надо встретиться с женой Умара Кулиева! Гезель улыбнулась испуганно:

— Я понимаю.

Милиционер на входе внимательно посмотрел моё удостоверение и сказал:

— Вас ждут на втором этаже. Комната 201.

Аэродромное величие кабинета. От дверей к столу секретаря обкома вела ковровая дорожка, и она ещё более усугубляла ощущение взлётной полосы. Я шёл по безграничному паркетно-ореховому простору навстречу почти исчезнувшему за горизонтом хозяину кабинета, невольно убыстряя шаг, как самолёт на взлёте, и, когда Митрохин встал мне навстречу, я уже не шёл, а почти летел в пространстве, преодолев земное тяготение.

Мы поздоровались.

— Значит, не успел приехать, а уже серьёзное дельце подкинули? спросил он. — Садись, пожалуйста.

Он не вернулся на своё место, а сел за приставной стол, напротив меня.

Первый был невысок ростом, широк в плечах. Моложавое, с тонкими злыми губами лицо его выглядело озабоченным.

— Это не случайное преступление. — Он поправил очки с чистыми, как капли морской воды, стёклами. — Я бы квалифицировал его как политическое убийство…

Я промолчал.

— Убит старший рыбинспектор при исполнении служебных обязанностей. Это уже второй случай. Перед этим был зверски убит и сожжён Саттар Аббасов… Он пересказал то, что я уже знал. — Думали, там спит начальник рыбинспекции…

Говорил он коротко и ёмко.

— …Тут — не курорт. У нас вечно фронтовой город: бьёмся с пустыней, бьёмся с трудностями климата…

Он говорил, и я видел, как он сам себя распаляет и заводит, и беседа наша с ним была не похожа на реплики двух обсуждающих какой-то важный вопрос людей, а напоминала публичное выступление трибуна.

— …Диспропорция отраслей местного хозяйства, отдалённые последствия нарушений экологических норм…

Всё это были, в общем, до некоторой степени абстрактные понятия. Но дальше Митрохин сказал:

— Браконьеры!.. — И по тому, как он произнёс это слово, все сразу встало на свои места.

Дальше разговор пошёл уже «без дураков».

Браконьер с его мощными орудиями запрещённого лова был для Митрохина реальным противником из плоти и крови, имел биографию, имя, национальность, социальную и партийную принадлежность, прошлое и будущее. Война с ним была зримой для всех, опасной, кровопролитной и справедливой. С вызовами для докладов на самый верх. Со справками о количестве уголовных дел, рассмотренных в судах. С экспонатами браконьерской техники, демонстрируемыми периодически в ЦК республики, в Москве и других городах на различных активах, семинарах, международных симпозиумах.

Если бы браконьеров не было, их стоило бы выдумать. Но они действительно были! И это подтверждали упомянутые трофейные выставки дорогих быстрых лодок с мощными японскими моторами «Судзуки» и отечественными «Вихрь-30», спаренными и учетверёнными; вместительных бензобаков, успевших отслужить срок службы в военной авиации; километрами хищнической снасти, именуемой каладой, несущей на себе тысячи стальных крючьев, изготовленных специальными мастерами-профессионалами.

Прекрасное оправдание пустым полкам магазинов, снижению уловов, низкой производительности предприятий местной промышленности!

— …Ты не думай, что назначение сюда — это… — Я с трепетом ждал продолжения. Со словом «синекура» у меня уже установились почти интимные отношения, а сама синекура уже имела милые индивидуальные черты, в расцветке её оперения было даже что-то от японской куртки доктора Мурадовой. Нет, Митрохин не употребил этого слова, и я был ему благодарен. — Это — путёвка на отдых. Встреча с браконьером происходит обычно один на один, ночью ил и на рассвете в глухом месте моря или побережья. Нападение может произойти врасплох или из засады… И браконьер обычно стреляет первым. — Он испытующе посмотрел на меня. — Дети есть у тебя?

— Нет. С этим всё в порядке.

«Идеальная жертва для браконьера…» — хотел сказать я, но промолчал. От многих неприятностей в своей жизни я был бы избавлен, если бы научился не уповать на чувство юмора в собеседнике, не подсмеиваться над своими друзьями, а то и просто случайными людьми.

Расстались мы, можно сказать, даже сердечно. Митрохин снова поднялся:

— Во всём рассчитывай на мою поддержку. Желаю успеха.

Я вышел. В приёмной на стуле удобно расположился плечистый высокий мужик, в котором я узнал директора заповедника. Он весело беседовал с секретаршей Зоей.

Когда я появился, Зоя сказала ему с невероятно сердечной любезностью:

— Андрей Павлович, подождите минуточку, я должна зайти к Первому, он мне продиктует две бумаги, а потом вы пойдёте. Заодно познакомьтесь с новым водным прокурором. — Она показала на меня.

Андрей Павлович протянул мне крепкую мужицкую лапу и сказал мягким густым баритоном:

— Сувалдин…

— Очень приятно. Я собирался ехать к вам знакомиться, и вот встретились случайно.

Сувалдин подождал, пока за секретаршей закрылась дверь, и усмехнулся:

— Думаю, не случайно. У Митрохина в приёмной никто никогда случайно не встречается. Да-да… Простоватая внешность этого человека пусть вас не смущает. Митрохин назначил нас с интервалом в десять минут, чтобы мы встретились. Он выразил таким образом своё расположение нам обоим, объяснил, что мы должны трудиться рука об руку.

— А более открытого способа для этого не существует? Сувалдин засмеялся.