Уже с первого дня, когда я начал на него работать и открыл перед ним дверь машины, он сказал, что не надо открывать ему двери и что он всегда сидит спереди, даже если читает или просматривает бумаги. Когда мы останавливались поесть, он всегда угощал. Это мне как раз не нравилось, и в конце концов мы договорились, что за каждые пять раз, когда он угощает, один раз угощаю я, потому что он зарабатывает примерно в пять раз больше меня. Это была его идея, а я согласился, потому что в этом был резон.

Первый раз я его угощал в одном мясном ресторанчике возле заправочной станции где-то на юге. Еда была дерьмовая, а официанта осенило, как раз когда я собрался платить: «Ух ты, чтоб я сдох, если это не Бени-Багажник!» Тот как бы улыбнулся официанту и покивал, но я видел, что эта встреча совсем не вызывает у него восторга. У нас был договор, что, если один угощает, другой оставляет на чай, и по дороге к двери я вдруг сообразил, что он ничего не оставил официанту.

«Вот прилипала», – сказал я потом в машине. «Чего? Как раз нормальный парень, – сказал он, явно не слишком искренне. – Был чуть ли не лучшим учеником во всей нашей параллели. Странно, что он застрял тут в официантах». Я хотел спросить его про чаевые, но мне показалось, это не слишком красиво, и вместо этого спросил про кличку. «Я не люблю эту кличку, – сказал он вместо ответа. – Никогда меня так не называй, о'кей?»

Вечером, когда я вез его домой, он немножко размяк и рассказал мне, что ребенком однажды опоздал в школу. В коридоре кто-то посоветовал ему сказать учительнице, что папа подвозил его на машине и по дороге что-то поломалось. Учительница спросила, что именно поломалось, а маленький Бени сказал, что поломался багажник, – и тут же отправился к директору.

С тех пор я всегда называю его Шолер, но в моих мыслях он всегда оказывается Бени-Ба-гажником. «Я собираюсь выкатить ему, этому Шимшону, такую цену, что у него кипа слетит, – говорит Бени и выстукивает на приборной панели ритм песенки, которую передают по радио. – Эти из областного совета прикидываются бедненькими, а сами на бешеных бабках сидят». Мы уже договорились, что после его встречи поужинаем в русском ресторане в Ашдоде, говорят, там очень круто. Бени-Багажник платит. Я, может, даже выпью чуть-чуть, не слишком много, потому что мне потом еще сидеть за рулем до самого Тель-Авива.

Он пошел на свою встречу, а я паркую машину. Всю дорогу мне не нравилось, как ведет себя руль, а теперь я вижу, что из переднего колеса вышел почти весь воздух. У меня как раз есть запасное, только вот домкрат пропал. Можно дотащиться до Тель-Авива и так, но мне все равно как-то надо убить время. «Мальчик, – говорю я какому-то дистрофику, который лупит по мячу во дворе, – пойди спроси папу, нет ли у него домкрата». Мальчик убегает и возвращается с человеком в шортах и шлепанцах. «Скажи мне, псих, – говорят шлепанцы и помахивают в мою сторону ключами от их собственной машины, – с чего я стану помогать тебе с домкратом?» «Потому что жить веселее, когда люди внимательны друг к другу». – Я пытаюсь воззвать к его человечности. А еще говорят, что в провинции живут добрые люди. «Не помнишь меня, а? – говорит он, доставая домкрат из машины и бросая его мне под ноги. – Две свиные без косточки, кола, диетическая кола, один баварский мусс и две ложечки. А про чаевые ты не слыхал, а, мистер Жить Веселее?» Тут до меня доходит, что это наш официант, мой и Бени-Багажника. И он вполне милый человек, ругаться ругается, а с колесом мне помогает. Я в этих делах совсем ничего не смыслю. «Респект твоей тачке, – говорит он, закончив, а когда я объясняю, что я всего лишь водитель, он, кажется, удивлен. – Так в ресторане ты был с боссом, – улыбается он. – Бени-Багажник – твой босс? Респект твоей тачке и респект твоему боссу. Бедный малый». Его сын возвращается к нам с большой бутылкой колы, из которой почти вышел газ, и с двумя стаканами. «Он тебе рассказал, почему его зовут Бе-ни-Багажник?» Я киваю. «Вот мы были психи, а? – он довольно мерзко смеется. – Ты все еще возишь его иногда в багажнике, а? Ради воспоминаний?»

Потом, видя, что я его не понимаю, он рассказывает мне, что в школе их было шестеро дружбанов, и каждую пятницу они все вместе выбирались в Тель-Авив. Пятеро спереди – и Бени. «Он себе сворачивался сзади, в парадной одежде, – улыбаются шлепанцы, – а мы закрывали багажник и открывали уже в Тель-Авиве. И потом то же самое по дороге обратно. Ты когда-нибудь ездил пьяный в багажнике?» Я качаю головой. «И я не ездил. – Он берет у меня пустой стакан. – Ну ничего, по крайней мере теперь он ездит впереди».

Я еду по старой трассе на север, в сторону Тель-Авива. Рядом со мной сидит Бени-Багаж-ник, слушает радио и барабанит по приборной панели. Он прекрасно знает дорогу. Еще с доармейских времен, он тогда жил в этой части страны и каждую пятницу ездил с друзьями в Тель-Авив. Они-то и придумали ему эту кличку, Бени-Багажник. Сегодня никто уже не называет его так.

Кажется, у меня в коммпьютере что-то полом-малось. Видиммо, это даже не самм коммпыотер, а просто клавиатура. А ведь я купил его совсемм недавно, подержанными, у человека, помместившего объявление в газете. Странный такой тип, открыл ммне дверь в шелковомм халате, точно какая-нибудь дорогая шлюха в черно-беломм фильмме. Сделал ммне чаю с ммя-той, которую самм любовно вырастил. Говорит: «Коммпьютер за гроши отдаю. Берите, не пожалеете». Я выписал емму чек и сейчас как раз об этомм и жалею. В газете было написано, что распродается все иммущество хозяев квартиры в связи с отьездомм за границу, но человек в халате сказал ммне, что на саммомм деле все распродается в связи с темм, что он вот-вот уммрет от какой-то болезни, но о таких вещах в газете не пишут, особенно если хотят, чтобы кто-нибудь все-таки пришел. «Честно говоря, – сказал он, – сммерть – это в некоторой ммере путешествие в неведоммое, так что я не слишкомм наврал». Когда он это говорил, в его голосе появилась бодрая такая вибрация, как будто он суммел на секунду представить себе, что сммерть – это нечто вроде приятной экскурсии в какую-нибудь новую страну, а не просто теммное ничто, дышащее емму в затылок. «А гарантия есть?» – спросил я, и он засммеялся. А я как раз вполне серьезно спросил, и лишь когда он засммеялся, я от неловкости сделал вид, что пошутил.

В кустах за нашей школьной площадкой для баскетбола нашли человека без головы. Я говорю «нашли», будто нас было сто тысяч человек, но на самом деле там был всего лишь мой двоюродный брат Гильад, у которого мяч случайно залетел в кусты. Так вот он сказал мне, что этот человек – самая тошнотная вещь, какую он видел в жизни. Потому что мяч упал ровно туда, где должна быть голова, и когда он нагнулся его поднять, у него по руке пробежала какая-то мокрая ящерица, выскочившая у этого типа из дырки в шее. И это было так мерзко, что ему потом пришлось мыть руки в фонтанчике чуть ли не полчаса, и все равно у него на руках остался запах – вроде как от испорченной еды.

По телевизору полиция сказала, что это убийство. Да ну? Чтобы до этого додуматься, не надо быть Шерлоком Холмсом. От болезни человек без головы не остается. Но кроме того, что это убийство, полиция ничего сказать не в состоянии – уголовное оно, или политическое, или это, третье, про которое всегда говорят в новостях. «А кроме того, – добавил полицейский репортер, – отдел расследования уголовных преступлений не смог обнаружить еще одну вещь: голову». По одной из полицейских теорий убийство было совершено вообще в другом месте, а по дороге, когда переносили мертвеца, голова потерялась. Эта теория звучит вполне ничего, но только мы с Гильадом знаем, что она неправильная. Потому что, когда Гильад нашел его в кустах, голова еще была там. Не то чтобы на своем месте, но рядом. И вот, пока полиция добиралась до места, Цури, который как раз играл с моим двоюродным братом в футбол и смеялся, что Гильад моет руки в фонтанчике, совсем как баба, из-за какой-то ящерицы и капельки крови, просто взял голову и смылся. Не то чтобы Гильад его за этим застукал, но почти сто процентов, что именно так все и было. На всякий случай Гильад и полиции ничего про голову не сказал, чтобы Цури, если это правда, потом ему не вломил.