–Она, на самом деле, сильная. Она справится. И все эти игры, инфантилизм пройдут. Я знаю, надо только дать ей время,– произнес Глеб, глядя на Сашу.

Она кивнула. Дай бог. И дай бог, чтобы случилось это как можно безболезненнее.

* * *

Тем временем Глеб серьезно готовился к экспедиции. Наверное, в сотый раз перечитывал уже отобранные материалы, проверял и перепроверял списки необходимых вещей и оборудования. Он обещал Евгению Михайловичу и, что самое главное, себе, и не должен допустить промаха.

Как-то вечером он вернулся в свою комнату едва не падая с ног от усталости и сразу повалился на кровать, но вздрогнул от деликатного покашливания, доносящегося из угла комнаты.

Парень поспешно вскочил и, наконец, заметил темный силуэт. Старый шаман! Вот уж не ждали! Что-то его давно не было!

–Ай-ай-ай,– покачал головой старик, и Глеб услышал, как стукнулись костяные фигурки у него на косичках… странно, призрак стал как будто еще более материальным,– не жалеешь ты себя, молодой шаман, совсем не жалеешь! Так и все, пока живые, спешат, бегут куда-то. А куда бегут? Свое дело ли делают? Тех ли слушают? Нет времени! Бегут, бегут…

Философствования призрака– это, наверное, последнее, что был готов слушать сейчас Глеб.

–Это все?– спросил он, зевая.

–Кто закрывает свой слух, тот не слышит, сколько ему ни говори, однако,– сказал шаман, поднимаясь с корточек.– Попрощаться я пришел.

–То есть как попрощаться?– удивился Глеб. Он уже привык к появлениям старого шамана, порой едва выносимого из-за вечного брюзжания и непонятных полунамеков, однако иногда весьма полезного.

–А так, молодой шаман, что не дело мне за тобой все время ходить-бродить. У тебя своя дорога, и сейчас стоишь ты прямиком на развилочке. Сам и решай, куда путь держать.

По крайней мере, манера изъясняться у старика осталась прежняя. Только нарочитого косноязычия поубавилось.

–Не хочешь объяснить нормально, не объясняй,– пожал плечами парень. Если старик хочет, чтобы Глеб принялся его умолять, то он просчитался.– Но как же ты сам? Ян говорил, что тебе моя энергия нужна для существования.

–Эх!– Шаман хлопнул себя по коленям, закрытым длинной вышитой бусинами и сложными узорами паркой[9].– Сильный он шаман, но еще молодой, глупый, раз не знает, что течет,течет себе река, а потом, глядишь, и морем станет.

–В общем,– подвел итог Глеб, опять зевнув,– тебе больше моя энергия не требуется, и ты решил сам по миру поскитаться.

–Решил, однако,– хитро прищурился старый шаман.– Надо мир смотреть. Большой он, широкий, однако! Всегда глаза открытыми держать стоит. И молодому шаману тоже!

Сказал– и пропал, словно его и не было.

Ну вот, навел мути, усердно намекал на что-то, а на что – непонятно.

Ладно, не в этом сейчас дело. Сперва– задание, а потом, может, и прояснятся странные намеки. Нет, сперва – спать!

* * *

И вот, наконец, пришло время собирать чемоданы.

Динке особо и собирать было нечего– инструменты и всякие примочки, в отличие от одежды, всегда хранились в идеальном порядке– бери и пользуйся, «take&play» называла эту систему сама Динка. Из сменных вещей ей потребовалась одна футболка, белье и купальник. Оглядев огромный рюкзак с техникой и крохотный полиэтиленовый пакет с вещами, помещенный наверх этого рюкзака, девочка осталась довольна. Единственной вещью без ярко выраженного функционального назначения в ее багаже была все та же плюшевая собачка.

–Посмотрим, что за Аркона такая,– сказала девочка плюшевому другу, поудобнее устраивая его в рюкзаке.– Забавно, если там и вправду прямая линия с богами. Звонишь какому-нибудь богу на мобильник и говоришь ему все, что тебя не устраивает.

Щенок не ответил, глядя на Динку разноцветными пуговичными глазками. Была у него такая особенность– один глаз из светло-коричневой пуговицы, другой из черной. Когда Динка заметила это, после того как Щенок был вручен ей в качестве дополнения к плейстейшену, мама порывалась отнести игрушку обратно в магазин. Девочка ее остановила, но не потому, что сразу привязалась к смешному и немного ущербному существу, скорее из равнодушия. Игрушка не произвела на нее никакого впечатления и некоторое время пылилась на полке.

–Ты меня не любишь, гав-гав?– спрашивала мама за собачку дурашливым голосом.– Я такая хорошая, умная собачка! Правда? Гав-гав!

Динка, поднимая взгляд от очередной игры, смотрела на это представление со сдержанной снисходительностью.

–Мам,– не выдерживая, напоминала она наконец,– я уже большая.

В тот день, когда произошла авария, собачка оказалась в салоне машины случайно. Вернее, благодаря особенности своей конструкции– большому мягкому брюшку. Оно послужил подушечкой в Динкиной сумке при перевозке хрупких деталей.

Уже потом, в больнице, девочка, глядя на игрушку, вдруг с пугающей ясностью осознала: этот щенок– единственное, что связывает ее с прошлой жизнью. Именно он дает ей силы открывать глаза, потом вставать, есть безвкусное больничное пюре, выполняя строжайшее предписание врачей. Именно он давал ей силы жить.

У щенка не было имени. Сначала Динка не считала его достойным этой чести, вернее, она даже не задумывалась о необходимости дать имя, затем стало уже слишком поздно. В общем, он так и остался Щенком.

В последний день перед выездом Динка заглянула в кабинет к Евгению Михайловичу.

–Входи,– директор улыбнулся и сделал приглашающий жест.

–Я бы хотела отлучиться из школы. Ненадолго…– попросила она.

–И куда же? Наверное, по магазинам? Всякие сарафаны-купальники? Все-таки на море едете.– Он понимающе подмигнул.

–Нет,– девочка покачала головой.– Хочу побывать на могиле. Можно?

Евгений Михайлович сразу стал очень серьезным.

–Конечно. Давай отвезу тебя.– Он встал из-за стола и потянулся за пиджаком на спинке стула.

–Вы же заняты. Я бы сама…– Динка наклонила голову набок, искоса поглядывая на директора.

–И не думай,– отрезал тот.– Вы– моя самая главная забота. Едем.

Старый уголок кладбища был зелен и неплохо ухожен. Ровная трава, благонравные кустики, высаженные рядком деревья… Могильная плита с именами Динкиных родителей– чистая, гладкая, холодная даже в самый солнечный день.

Динка помнила, как директор привел ее к могиле впервые. Это случилось почти через месяц после катастрофы, когда девочку, наконец, выпустили из больницы. Лил дождь, и Дина, в розовом дождевике, прижималась к мокрой плите и плакала. Слезы мешались с дождевыми каплями,и ей казалось, что даже природа плачет вместе с ней.