Наверное, закономерно, что представления у зрителей об актерах складываются на основе сыгранных ими образов. И закономерно, что в жизни человек будет таким, как и все люди, со своим характером. Таким ли я его представляла? Человек, нуждающийся в заботе. Здесь уже не думаешь о его актерском таланте. За его видимой простотой скрывались сложность и глубина личности, наблюдательность, острый ум. Чувствовались в нем сила воли и глубоко спрятанная ранимость. Я не сразу поняла его. Строгость – и тут же мягкость, доброта. Честность в общении и осторожность, осмотрительность. Называть иногда прорывающуюся раздражительность у человека преклонных лет характерным поведением, думаю, неправильно. Это уже неконтролируемое, физическое состояние. Изменения в организме и в мироощущении. ПОТОМУ ЧТО ЖИЗНЕННЫЕ ВОЗМОЖНОСТИ ОГРАНИЧЕННЫ. Попробуйте днями не выходить из своей квартиры, пить лекарства, вслушиваться в звуки на улице и в соседней комнате, осмысливая прожитое. Что вы почувствуете? То, что впереди, всего лишь до какой-то черты… Все те записки с номерами телефонов, именами людей, которые он прикреплял к книжным полкам, столу, свидетельствовали – память уже подводит. Удивляться тут нечему. В таком возрасте это нормально. И он нашел выход из этого положения, обеспечив себя нужной информацией в записках-подсказках. НЕ ПРОСЯ НИ У КОГО ПОМОЩИ…

Его старости я не замечала. Красивый, обаятельный, с живыми грустными глазами. Мне все в нем нравилось. Как он смотрит, ходит, встает с дивана, раскачиваясь для того, чтобы было легче подняться. Как одевается, читает газету, разговаривает по телефону. Я не обращала внимания на то, что он что-то забывает: была ли почта в воскресенье, принял ли таблетки утром, распечатаны ли и подписаны фотографии? Сколько раз спросит – столько раз и отвечу. Донатас смирился с моими зарядками по утрам и вечерам, с тем, что читаю по ночам книги, смотрю его фильмы. И что у меня нет сумок и я пользуюсь рюкзаком. И нет платьев и юбок. Вместо них брюки, рубашки, свитера. Платья мне были не нужны. Я постоянно ездила на велосипеде и одевалась в соответствии со своим образом жизни. Так мне было удобно. Но мне захотелось выглядеть женственнее, и тогда я купила несколько нарядов. Почувствовала в них себя обновленной, а через какое-то время заскучала в этих платьях и с облегчением заменила их привычной для меня одеждой.

Если тебе дорог человек, то и многое, что его окружает, становится для тебя дорого: страна, язык, на котором он разговаривает, места, где он жил и работал. У меня возникла такая мотивация к изучению его родной культуры, что я начала собирать книги, журналы, читая которые запоминала имена, события, названия достопримечательностей и их описание, и в общем-то в чем-то могла поддержать разговор на эти темы. У Донатаса была большая пухлая папка с географическими картами, и постепенно я стала ориентироваться в районах его страны.

«Нет здесь ни гор, подпирающих облака, ни каскадов грохочущих… Поле, словно огромный шелковый ковер в темно– и светло-зеленую клетку; по полю смешно петляет дорога, пропадая где-то в оврагах; у дороги крест, а рядом береза стоит и плачет. Далеко на горизонте синеет лес. Приблизься к нему – и он таинственным шепотом поведает тебе старую-престарую легенду».

Слова Микалоюса Чюрлениса о Литве поэтичны, наполнены любовью к родине. Он будто странник в пространстве и времени своей родины, живописи и музыки. В музее Чюрлениса в Каунасе я побывала в те же советские времена. Картины художника, его вселенная чувств и мыслей, печали, мудрости и любви… и даже безумия, как утверждают некоторые исследователи его творчества, загадочно-тревожны, космичны… Свет и тьма… земля, море, небо, лес, кресты, дороги, звезды, тишина и звенящий поток красок, бесконечность… Чтобы мы, обычные люди, могли заглянуть за пределы видимого, прикоснуться к тайнам необъяснимого, гении открывают нам над этими тайнами завесу, рискуя быть непонятыми… Мы заглянули в тот мир и ушли, а они остаются там навсегда.

Я не видела документальный фильм Робертаса Вербы о Чюрленисе, узнала о фильме, просматривая список киноработ Донатаса. В доме у себя нашла набор открыток, которые я когда-то купила в Каунасе. «Соната солнца», весны, моря, пирамид… Вселенная представляется мне большой симфонией, люди – как ноты… Любовь – это мгновение блика всех солнц и всех звезд».

Слова Чюрлениса.

Я пыталась освоить на литовском языке приветствия, формулы вежливости. По вывескам, табличкам на домах в городе запоминала новые для себя слова. Иногда смотрела вместе с Донатасом телевизионные передачи, вслушиваясь в незнакомую для меня речь… Как-то спросила его о смысле текста на литовском языке на открытке с автографом, подаренной им мне год назад. Донатас передал в нескольких словах его суть, объяснил, что это народная мудрость, а потом добавил: «Я уточню!»

Когда между друзьями нет единодушия, согласия – их труд идет насмарку. СОГЛАСИЕМ МАЛОЕ СТАНОВИТСЯ ВЕЛИКИМ, а неединодушием, несогласием и великое слабеет. Его уточнение отличалось от сказанного им ранее незначительно. И меня поразила такая дотошность Донатаса в вопросе о смысле текста. Согласие, единодушие. Все его творчество было в единомыслии с теми, кто творил РАДИ ЧЕЛОВЕКА.

Можно привести разные определения творчества: процесс создания нового, способ бытия человека или, если говорить об искусстве, образно-чувственное осмысление действительности. Из всех видов искусства В МОЕЙ ЖИЗНИ ОСОБОЕ МЕСТО ЗАНИМАЛО КИНО. Оно оказало влияние на формирование моих романтических идеалов в молодости, было окном как бы в другую, иллюзорную реальность. Братья Люмьер, предрекая гибель своему детищу, полагали, что кино не просуществует и четверти века, а оно не только пережило своих создателей, но и стало средством изменения человека. Каким образом? В фильме Аллы Суриковой «Человек с бульвара Капуцинов» это убедительно показано. Мое взросление пришлось на 60-е годы прошлого века. Мир в то время воспринимался целостно, представления о добре и зле у большинства из нас были четкими, отношение к жизни возвышенным. Наша семья, да и многие другие семьи жили скромно. Невольная свобода от вещизма давала возможность сосредоточиться на духовном. Более всего завидуя обладателям томика стихов Пастернака или Цветаевой, зачитываясь поэзией Вознесенского, Евтушенко, Ахмадулиной, мы верили в Мечту, Справедливость, Дружбу и Любовь. Читающее книги поколение. Художественная литература выходила миллионными тиражами, а книг не хватало. На фоне всех других дефицитов тех лет сегодня это не кажется странным – данность времени. Можно порассуждать о книжном буме и моде на книги, о причинах дефицитов в стране, о негативных тенденциях в развитии советского общества. Но, сравнивая те времена и современные, приходишь к выводу, что в сегодняшней массовой культуре преобладает информация, прославляющая ценности мира потребления, и в первую очередь деньги, ради обладания которыми можно забыть о морали. Во времена моего взросления уже были сняты Калатозовым «Летят журавли», Тарковским «Иваново детство», Чухраем «Сорок первый», Жалакявичусом «Никто не хотел умирать», Кончаловским «Первый учитель». Казалось бы, фильмы созданы за «железным занавесом», а они были приняты и поняты и по другую его сторону – как искусство о человеке и для человека. «Солярис», «Зеркало», «Сталкер» Андрея Тарковского воспринимались как особенные фильмы, загадочные. Они восполняли те пустоты в сознании и в душе, о которых я и не подозревала. Пустоты незнания себя. Я возвращалась к его фильмам снова и снова. «С каждой минутой прощаться нет сил. День уходил, уходил, уходил. Дом, как ребенок, в объятиях снов, слышатся звуки чьих-то шагов. Из капель молочных, на сером столе, жемчужины ночь собирает во сне. Да в Зеркале-памяти – прошлого тень, рукою матери стерт этот день».