Вино, действительно, помогло расслабиться. А еще объятия мужа помогли. И массаж, легкий и ненавязчивый. Сначала руками, потом  к ним подключились губы. Они были горячие и твердые, и в каждом месте, где они прикасались, сразу становилось теплее и легче. А когда Миша приподнял волосы на затылке и провел языком по ямочке, кажется, головная боль совсем прошла… Возникли другие проблемы и потребности, с рабочими делами никак не связанные…

Миша умел сделать так, чтобы Рина забыла обо всем. Он, кажется, разузнал и выучил все самые трепетные места на ее теле. Вот слегка проводит пятерней по затылку, вплетая пальцы в волосы - и ее веки начинают опускаться сами собой, тяжелеют в предвкушении хмельного удовольствия… Вот горячее дыхание пробежалось по нежной коже за ушком и спустилось к шее - и Арина, того не желая, уже выгибается навстречу мужчине всем телом. Губы коснулись ямочки меж ключиц, пощекотали, им на смену пришел язык,  отрывистыми щелчками дарящий ласку - и ее дыхание начинает сбиваться, горло пересыхает, попытки глотнуть больше воздуха не утоляют жажду, а только больше ее распаляют.  Рина всегда, в  таких случаях, пыталась дышать носом, сжимала губы, запрещала себе открывать рот… Редко, когда это долго получалось. Сначала вздохи срывались, иссушая и без того горячие губы, потом они становились все громче и протяжнее, все более сбивчивыми и неожиданными. Миша довольно улыбался, как правило (это если она могла его видеть), и слизывал эти вздохи, стараясь немного приглушить. Иногда забывался, а может - заслушивался, позволял уже постанывать громче, а потом уже и кричать в голос. Арина же, если честно, быстро теряла способность себя контролировать. Тело и голос начинали жить своей жизнью, подвластной лишь любимому и желанному мужчине, а тот с удовольствием властвовал.

Она обожала ощущать, как он прижимается к ней всем своим горячим, крепким, сильным телом, обволакивает жаром, пышущим из него, заставляет саму гореть, плавиться и извиваться. Пальцы, порхающие по коже, не замирающие ни на секунду,  дарили ей какое-то беспокойное наслаждение: это когда кажется, что уже слишком много удовольствия, и пора бы остановиться, чтобы не сгореть, и очень страшно, если эти пальцы остановятся. Иногда Арине хотелось его направить, показать, какой ласки еще бы хотелось… Но она стеснялась, до невозможности. Даже не понятно, отчего. Ведь муж никогда не давал ей повода для сомнения. Наоборот, спрашивал, как ей нравится, чего хочется больше всего… А она каждый раз ломала себя, чтобы выдавить вслух то, чего желала. Вот просто не могла повернуть язык, чтобы произнести пару слов. И бедный Михаил, как сапер, каждый раз играл вслепую, пытаясь угадать, чего же хочет его милая. Прислушивался к звукам, присматривался к телу, к тому, как реагирует на прикосновения… Нужно, правда, сказать, что сапер из него вышел отменный: он почти не промазывал никогда. А бывало, что в поисках нового места и ласки, которой Арине хотелось бы, открывал еще нечто, неожиданное для них обоих. Иногда эти поиски затягивались надолго, доводя их обоих до помешательства. Девушка просто переставала понимать, что происходит, лишь требовала у мужа, чтобы он, наконец, сделал то, ради чего затевал весь сыр-бор. Ей до одури хотелось почувствовать горячую, такую необходимую для счастья наполненность. В этот момент пропадали все моральные запреты и стеснение, и она прямым текстом озвучивала «ну же, давай, Миша, я так хочу тебя!». Это было верхом ее раскованности и распущенности, на которую когда-либо решалась. Видимо, мужу этого хватало с лихвой: будто подстегнутый просьбами, он срывался, явно чувствовалось, как он резко себя отпускает, позволяя телам жить своей жизнью, более неподвластной разуму. Каждый раз он вбивался в нее, будто сейчас  - последний шанс выдался, и больше никогда ему не увидеть такого наслаждения. От того, как откровенно хорошо было Михаилу, Арина окончательно сходила с ума. В любом положении,  как бы они до этого ни исхитрились улечься, искала его руки, переплетала пальцы, сжимала их с  какой-то безумной силой, и только тогда улетала. И с наслаждением ощущала, как горячее тяжелое мужское тело прижимается к ней, обволакивает, будто вплавляется, стремясь прорасти друг в друга, а потом блаженно замирает, становясь еще тяжелее, но уже сладко-безвольным…

У них было совсем не так в постели, как, порой, делились подруги. И не так, как писали в горячих женских романах и журналах, специальных, для женщин. Но, скорее всего, и те, и другие, и третьи откровенно придумывали и сочиняли. Так не бывает, чтобы перестать соображать от удовольствия или забывать, где находишься.  Во всяком случае, с ней такого никогда не случалось. Но Арина и не хотела бы превратиться в животное, не понимающее, что происходит. Ей, наоборот, нравилось, что ее сознание всегда остается рядом. И Мише, наверняка, это тоже нравилось. Ведь он до последнего все держал под контролем, и ни разу не было, чтобы он  совсем потерял рассудок. Потому и были их ночи такими сладкими, наполненными доверием друг к другу и удовольствием.

-Арина Сергеевна, как ваши  успехи? Мне прямо сейчас, после совещания нужно отправить начальству список фамилий и дат. - Хорошее настроение, вызванное воспоминаниями о вчерашнем вечере и ночи, как ветром сдуло. Вот, вроде бы, неплохая женщина их директриса, Ирина Петровна, очень симпатичная и ухоженная блондинка, с замечательной стройной фигуркой, для ее возраста удивительной, мило улыбается при случае… Но иногда создает впечатление, что ты находишься прямо перед пастью акулы. Она  и не кричит, и не обижает, но таким тоном с тобой разговаривает, таким презрительно-холодным взглядом умеет насквозь пробуравить… У Арины каждый раз потели ладони и отнимался на время язык, когда начальница к ней вот так обращалась. А это в последнее время происходило все чаще. Потому что увольнять людей она не умела, и учиться этому совсем не собиралась.

Вот и сейчас, вместо того, чтобы ответить четко и по делу, ведь даже об отсутствии результатов  нужно было что-то сказать, девушка мялась, все острее ощущая направленные на себя взгляды коллег и руководителей. Чувствовала, что все больше раздражает окружающих, а уж Ирину Петровну - и подавно, да только ничего не могла с собой поделать. Чем дальше, тем сложнее было собраться с мыслями и с духом, и тем глупее и жальче она выглядела.

-И долго молчать собираетесь? Я что тут, клоун, чтобы перед вами плясать и уговаривать  сделать свою работу? Или попугай, должна по сто раз одно и то же каждому повторять? - Шефиня распалялась все больше с каждым словом. Становясь все более некрасивой и почти отталкивающей в своем гневе.

Дальше было много громких и некрасивых слов, под градом которых несчастная девушка сидела, будто распятая. Ее никогда еще, наверное, так сильно принародно не оскорбляли и не обижали, как сейчас. Даже в школе, когда она однажды пришла на уроки совсем без сменной обуви и без учебников. Но там была долгая и неприятная предыстория, о которой нельзя было рассказать на классном часе, да и вообще никому рассказывать нельзя. Вот и приходилось молчать, краснеть и ждать, когда же этому издевательству наступит конец.

А сейчас, наоборот, можно и нужно было бы ответить, что нарушать закон она не собирается, и оставлять людей без копейки на жизнь, увольняя одним днем и без всяких выходных пособий, - это просто бесчеловечно. Однако, Арина была еще не готова сама оказаться на улице, вместо тех, кого пыталась пожалеть и спасти. Правда,  молчанием она увеличивала свои шансы на вылет еще больше. «Добро пожаловать во взрослый мир, дорогая!». Так ей, кажется, сказала Таня, когда они обсуждали эту проблему.  По мнению подруги, Рина была слишком наивной, если думала, что вместе со своим повышением она получила только увеличение зарплаты и немного больше обязанностей, чем раньше. Вовсе нет. Вот только сейчас, говорила Татьяна, и пришла пора почувствовать, что это такое - быть «большим человеком», и начать бесконечную борьбу со своими принципами и совестью, которая была неизбежной. Арина еще ответила, что Танюха очень цинично смотрит на жизнь, и ей нужно быть немного мягче и человечнее. Чуть не поссорились тогда. А вот зря, оказывается. Правота подруги именно сейчас показалась Рине бесспорной.